Святость и святые в русской духовной культуре. Том 1.

Эта серия вопросов теснейшим образом связана с последовательностью конструкций с «не», описывающих предельную сначала удаленность Владимира от непосредственных источников христианства:

не ви/дилъ еси Христа не ходилъ еси по немь… / не виде апостола пришедша въ зе/млю твою… не виде бесъ изъ/гонимъ… сихъ всехъ не виде/въ… (188а–188б) [299].

Преодоление этого разъединения как раз и дает право применить к Владимиру евангельское изречение, цитируемое Иларионом: «блаже/ни не видевше и веровавше» (Ио. XX:29). Появление этой цитаты отмечает один из поворотных пунктов в развитии части II СЗБ, после которого открывается переход к завершающим подтекстам этой части. Формально переход выделяется, в частности, наличием цитат (в отрывке 188б–190а, после только что приведенных слов из Иоанна, следует еще шесть [!] цитат — при том, что ни до, ни после в части II цитат вообще нет). Содержательно они разыгрывают тему милости, милосердия, щедрот, т. е. тех качеств, обладание которыми позволяет считать человека блаженным. Эта общая схема наполняется конкретным смыслом, когда перечисляются добрые дела Василия:

… просящіимъ подаваа. / нагыа одевая. жадныа и / алъчныа насыщая. болящi/имъ всяко утешеніе посы/лаа. должныа искупая. / работныимъ свободу дая. / твоа бо щедроты и милосты/ня. и ныне въ человецехъ поми/наемы суть… (189б); колико ты похва/ленъ от него имаши быти. / не токмо исповедавъ. яко / Сынъ Божіи есть Христосъ. но испо/ведавъ. и веру его уста/вль. не въ единомъ соборе / но по всеи земли сеи. и церкви / Христови поставль. и служите/ля ему въведъ (190б).

Тем самым для Василия–Владимира отыскивается соответствующая парадигма (прецедент), без которой любые попытки канонизации потерпели бы неудачу: он подобен и, следовательно, равен Константину, что и выражено в искусно построенном «аналогизирующем» обращении к Василию — «подобниче // великааго коньстантина. ра/вноумне. равнохристолюбче. равно/честителю служителемь его» (190б–191а). И здесь Иларион снова попадает в стихию риторики, вдохновляющейся историческими параллелями (деяния Константина и подобно–равные им деяния Василия). Ср.:

<о>нъ съ святыими отци никеиска/аго събора законъ человекомъ пола/гааше. ты же. съ новыими на/шими отци епископы. сьнима/яся чясто, съ многымъ съ/меренiемь совещаваашеся. / како въ человецехъ сихъ новопозна/вшiихъ Господа. законъ устави/ти. онъ въ елинехъ и римля/нехъ царьство Богу покори, ты / же въ руси. уже бо и въ онехъ / и въ насъ Христосъ царемь зовется. / онъ съ материю своею еленою / крестъ отъ иерусалима принесъша. / по всему миру своему раславь/ша [раславъша]. веру утве/рдиста. ты же съ бабою тво/ею ольгою. принесъша крестъ / (и новааго иерусалима коньстянти//на града, по всеи земли своеи по/ставив'ша утвердиста ве/ру. его же убо подобникъ сыи. / съ темь же единоя славы и / чести, обещьника сотвори/лъ тя Господь на небесехъ… (191а–191б).

Но эта аналогия осталась бы всего лишь еще одним, новым примером изобретательности автора СЗБ в «аналогической» риторике и важным аргументом в пользу причисления князя Владимира к лику святых, если бы не внезапный и оригинальный ход, снова исходящий из столкновения текста и внетекстовых реалий и приводящий к совершенно новой ситуации. Суть этого хода в резком обрыве цепи аналогий с Константином и неожиданном обращении к сему месту и сему часу в связи все с той же темой Василия–Владимира, хотя он давно умер и мог быть жив только в памяти младших своих современников (и Илариона в их числе). Это переключение исторического в актуальное отражено в одной фразе