Святые наших дней

«Мерой всех вещей» для христиан является Иисус Христос: «Он для нас является совершеннейшим идеалом. В Нем разрешаются все наши проблемы, которые вне Его остались бы безысходно терзающими наш дух, как бесформенный, бессмысленный хаос. Он есть воистину мистическая ось мироздания. Если бы Христос не был истинным Богом, то невозможно было бы оправдать Творца сего мира, утопающего в океане страданий, в непрестающем кошмаре насилий и преступлений, болезненных рождений и еще более мучительных смертей. Если бы Христос не был Сыном Божиим, то никто из людей не мог бы искать спасения как усыновления человека Богом-Отцом. Во Христе человек вступает в Божественную вечность».

В книге отца Софрония можно увидеть реминисценции некоторых идей парижских богословов, в частности, Владимира Лосского. В своей книге «Догматическое богословие» Лосский писал о том, что для Бога сотворение мира было сопряжено с определенным риском: «Творить – значит вызывать новое; творение, если можно так выразиться, – это риск нового. Когда Бог вызывает не из Самого Себя новый “сюжет”, сюжет свободный – это апогей Его творческого действия; Божественная свобода свершается в сотворении этого высочайшего риска – в сотворении другой свободы».

Микеланджело. «Страшный Суд».

Фрагмент фрески. Сикстинская капелла

Почти буквально повторяя Лосского, отец Софроний говорит: «Всякое новое творчество наше связано с тем или иным риском. Нечто подобное усматривается и в творении Богом человека по образу Своему и подобию. Для Бога риск не в том, что вносится элемент неустойчивости или потрясения в Его Предвечное Бытие, а в том, что богоподобная свобода исключает всякий детерминизм: человек может определиться по отношению к Богу отрицательно, вступить с Ним в борьбу. Сый любовь беспредельная, Небесный Отец не может покинуть сотворенного для вечности, для сообщения ему Божественной полноты. Он живет нашу людскую трагедию. Мы поняли этот неисповедимо прекрасный и величественный риск, созерцая земную жизнь Христа».

Но дальше богослов неожиданно превращается в художника. Он рассказывает о том, как видел фреску «Страшный Суд» в Сикстинской капелле. Надо полагать, речь здесь идет о его путешествии по Италии с Леонардо Бенатовым в 1922 году, после отъезда, точнее бегства из России. Отец Софроний обращает внимание на то, как изображен центральный персонаж фрески: «Посмотрите на Христа этой фрески, на Его жест. Словно некий сверхчемпион, бросает Он в бездну всех, кто посмел противиться Ему. По огромной площади стены все люди и ангелы в трепетном смятении, повешенные в некоем космическом пространстве, все заняты не столько своим трудным положением, сколько разгневанным видом Христа. Он в центре, и гнев Его страшен. Конечно, это не мое представление о Христе. Велик гений Микеланджело, но не для храма он и не для литургических образов».

Подлинно христианское откровение являет иного Христа: «Христос безмерный в Своем могуществе, но могуществе смиренной любви; и жест Его не мстительный. Создавая нас, как персон, то есть как свободные существа, Он прежде созерцал возможную и, быть может, неизбежную трагедию человека. Вызывая нас из тьмы небытия Своим трагическим жестом, Он бросает нас в неисследимые просторы космического бытия… Он непрестанно близ нас. Он ищет нас, зовет нас, любит, терпит, всегда готовый откликнуться на наш зов, чтобы Своей всемогущей рукой пронести нашу хрупкую жизнь чрез все перипетии предстоящего нам путешествия. Он не насилует нас; Он почитает нас, как равных Ему; во всяком случае обращается с нами, как с равными Себе. Его конечная идея о нас, познание о которой Он же Сам и раскрыл нам, увидеть нас в вечности воистину равными Ему, друзьями и братьями Его, сынами Отца. Он ищет сего; Он жаждет этого».

Сотворение человека как свободного существа, обладающего правом выбора между добром и злом, было рискованным актом со стороны Бога, Который тем самым призвал человека к соучастию в Его бытии: «Вначале Бог творит наш дух как чистую потенцию. Все затем последующее уже не совсем зависит только от Него. Человеку дана свобода соглашаться с Ним или не соглашаться и даже противиться Ему. Создается положение, что наша вечность творится нами же самими, конечно, всегда в том или ином отношении к Нему: без Него – нет и человека. И если мы ищем святую вечность, которая изначала принадлежит только Ему Самому, то все наши действия, все наше творчество должны непременно проходить не отдельно от Него, но совместно с Ним и в Нем».

Постепенно от богословских тем отец Софроний переходит к рассказу о своем опыте молитвенного созерцания. Он говорит о том, что, когда Бог прикасается к сердцу человека, «сие прикосновение перста Всевышнего к нам порождает внутрь нас глубочайшую молитву, которая переходит в видение Божественного Света. В этом состоянии душа может забыть сей мир, о котором молилась, потерять ощущение своего тела».