Святые наших дней

Мое посещение Великой Лавры совпало с днем памяти ее основателя – преподобного Афанасия Афонского. В этот день, а точнее в ночь перед ним, совершалось самое продолжительное на Афоне всенощное бдение: оно началось около 7 вечера, а закончилось около 11 утра следующего дня. Сначала почти два часа пели и читали предначинательный псалом «Благослови, душе моя, Господа». Потом еще час пели «Господи воззвах» со стихирами. Еще час шла лития. В общей сложности вечерня длилась часов пять. После нее часть монахов отправилась пить кофе, другая часть осталась в храме слушать поучение. Затем, уже после полуночи, началась утреня, которая длилась часов шесть. Потом читали первый, третий и шестой часы, и наконец совершалась литургия.

Монастырь Ставроникита

В течение этого времени монахи находились в своих стасидиях – высоких многофункциональных сидениях, в которых можно как сидеть, так и полусидеть или стоять, облокотившись на поручни. Некоторые дремали во время богослужения, другие вообще засыпали и храпели, но большинство бодрствовало. Возглавлявший бдение игумен монастыря Ставроникита архимандрит Василий вообще, по-моему, за все шестнадцать часов бдения не вышел из стасидии и не сомкнул глаз.

Келья прп. Паисия Святогорца

С архимандритом Василием мне удалось встретиться и пообщаться в монастыре Ставроникита. Он произвел сильное впечатление своим знанием аскетической традиции, включая Исаака Сирина, а также сочинений Достоевского, которые он читал в греческом переводе. По словам архимандрита Василия, «авва Исаак и Достоевский дают нам одинаковое свидетельство. Различие между ними являет истину воплотившегося Бога Слова, Который объединяет их и делает их свободными. Они рассказывают о непомерных испытаниях, которые им пришлось пережить для достижения неописуемого блаженства. Они преисполнены мирного духа, который невозможно выразить словами, который не теряется во времени. Теперь их безмолвие повествует о вечности. Их отсутствие наполняет все и всех уверенностью в том, что именно Любовь правит миром. Их свидетельство – утешение для отчаявшихся и смущение для легкомысленных. Авва Исаак – это достигший святости Достоевский. Достоевский – это авва Исаак в разгаре духовной брани».

Сейчас эти мысли отца Василия (который впоследствии перешел в Иверский монастырь и потому теперь известен как Василий Иверский) можно прочитать в опубликованных им статьях и книгах. А тогда они были мне не известны, и менее всего я ожидал услышать сравнительный анализ Исаака Сирина и Достоевского от афонского игумена. Мы сидели с ним в архондарике монастыря Ставроникита до позднего вечера, и он рассуждал на богословские темы. Казалось, он вообще не остановится.

Еще один афонский монах, который произвел на меня глубокое впечатление, жил в монастыре Симонопетра и исполнял послушание гостиничника. Звали его иеромонах Ефрем. В прошлом он был духовником греческого морского флота и обладал богатым духовническим опытом. Каждый вечер он собирал в архондарике монастыря Симонопетра паломников и вел с ними беседы. Я присутствовал на одной такой беседе и остался под большим впечатлением не только от того, чтó говорил отец Ефрем, но и от того, кáк он это говорил. Его глубоко посаженные глаза иногда во время беседы воспламенялись каким-то неземным светом, а иногда просто горели тихим огнем. К каждому паломнику он находил особый подход и помимо общих бесед также со многими разговаривал по отдельности.

Наиболее сильное впечатление из всех, кого я видел на Афоне в тот первый приезд, на меня произвел старец Паисий, ныне известный как преподобный Паисий Святогорец. Он жил в келье Панагуда, принадлежавшей монастырю Кутлумуш. Перед входом в его каливу (монашеское жилище) сидело много людей, и мне пришлось довольно долго дожидаться своей очереди. Всех, кто ожидал приема у старца, по афонской традиции угощали анисовой водкой, водой и лукумом. Когда, наконец, настал мой черед, я увидел перед собой пожилого человека сухощавого телосложения, с проницательным взглядом. Беседа происходила на свежем воздухе, в тени деревьев, и шла на греческом языке, без переводчика. Говорил он очень простым языком.

Прп. Паисий

Старец рассказал мне несколько эпизодов из своей жизни, один из них прочно врезался мне в память: