Далее житие преподобного Савватия сообщает, что, причастившись Святых Таин Христовых, старец удалился в часовню (по другой версии, в келью при сельском храме), где, по словам митрополита Спиридона (автора жития), «воссылает хвалу Господу и Пречистой Его Матери» и готовится к отходу в вечность. Читаем далее: «Святой же всю ночь пел и молился не переставая, воссылая отходные молитвы ко Владыке Христу. И, взяв кадильницу, положил на уголья ладан и пошел в часовню. И помолившись там довольно, возвратился в келию. Покадил в ней честным иконам, помолился Господу и, почувствовав, что силы от него уходят, сел на обычном месте в келии, а кадильницу поставил рядом с собой. И воздев руки, молвил: “Господи, в руки Твои предаю дух мой”. И так предал блаженную свою душу в руки Божии… блаженный сидел в мантии и куколе, и рядом с ним стояла кадильница. Келия же была наполнена несказанным благоуханием».
Произошло это 27 сентября 1435 года.
Когда прошли Чесменский маяк, «Шабалин» начал забирать к Поморскому берегу и островам Кузова, после прохождения которых вскоре на горизонте показались Соловки.
Нет, не с этой стороны шли на веслах Савватий и Герман на Остров. Из Сорокской губы выходили, от нынешнего Беломорска, то есть с юго-запада. Из Кеми получилось бы ближе, но о Кемской волости заговорят лишь в 1450 году, когда она будет подарена новгородской посадницей Марфой Борецкой Соловецкому монастырю. То есть через 21 год после того, как карбас со старцами на борту отчалил от устья реки Выг.
В 1990-х из Кеми на Остров ходили по-всякому. По большей части – наудалую. Мурманский поезд приходил в час ночи. На ж/д вокзале ловили машину, их тут по такому случаю всегда было достаточно, и ехали в Рабочеостровск. Договаривались с капитаном, и когда собиралось человек пять – десять, сразу уходили на Соловки. Белыми ночами, когда ощущение времени стирается, и нет понимания того, что сейчас – день или ночь, утро или вечер, то сразу, буквально ступив на борт катера, приходило четкое, абсолютное знание того, что ты ступил за окоём, и дальше все будет по-другому, не так как на материке.
Осенью ночное путешествие выглядело иначе, превращалось в приключение, особенно когда катер выходил из Онежской губы и попадал в шторм, о котором в Рабочеостровске никто и не предполагал. Капитан знал, конечно, но молчал, потому что, как сказано у Екклесиаста, «во многой мудрости много печали… кто умножает познания, умножает скорбь».
В кромешной темноте шли неведомо куда, переходя грань потустороннего, надо думать. Кому-то становилось плохо, кто-то выбирался на палубу и становился легкой добычей ледяной морской пыли и бешеного ветра, особенно при свирепой боковой волне. А кто-то просто засыпал в трюме, катаясь во сне по широкой скамье, привинченной к полу, словно уже и не живой. Потом, когда на причале в Рабочеостровске построили гостиницу, выходить на Остров в ночь запретили – движение открывалось в восемь часов утра.
«Шабалин» меж тем входил в Гавань Благополучия Большого Соловецкого острова и начинал выполнять швартовку…
Именно сюда в 1436 году из Сумского погоста (Сумского посада), что располагался на Поморском берегу Онежского залива, прибыл карбас, на веслах которого сидели сподвижник преподобного Савватия Герман и молодой монах Зосима.
Встреча черноризцев на Суме якобы произошла случайно. Герман пришел сюда из селения Усть-Янского (ныне город Онега), а Зосима – из Заонежья. «И завели они между собой духовную беседу. Герман стал рассказывать ему (Зосиме. –
Впрочем, нет, не случайно, конечно, встретились монахи, потому как сказано у Евангелиста: «ни одна из них (птиц. –
Таким образом, встреча подвижников, произошедшая, на первый взгляд, безо всяких видимых причин, имела глубокий мистический смысл. Герман, так и не смогший достичь Острова и встретиться с Савватием, теперь в лице Зосимы промыслительным образом получил возможность не только вернуться на Соловки, но и поделиться своими знанием и своим опытом островной жизни с молодым иноком, которому предстояло продолжить великое дело преподобного Савватия.