Святые русской Фиваиды

«Анна думала о монастыре, но почему-то не ждала, что увидит его, да еще так близко. Ей казалось, что монастырь находится в глубине острова, в лесном окружении, а он стоял на самом берегу, на другой от пристани стороне. Его кремль спускался к воде, лижущей подножие крепостной стены, а собор, службы и жилые постройки расположились на взлобке. Анна видела колокольню с темными немыми дырами там, где прежде благовестили колокола, храм с порушенным возглавием, длинное здание под новой железной крышей и живыми окнами, еще какие-то постройки, то ли восстановленные, то ли заново возведенные; потом открылся край двора с развешанным для просушки бельем, почему-то не снятым на ночь, с гаражом и сараями, перевернутой вверх колесами тачкой, ржавым воротом и поверженным опорным столбом», – эти строки из рассказа Ю. М. Нагибина «Терпение», опубликованного в 1987 году, человеку, в середине – конце восьмидесятых путешествующему (тогда слово паломничество еще не было в ходу) по заброшенным монастырям и храмам, говорили о многом. Другое дело, что, может быть, впервые, описывая вымышленный остров Богояр (на самом деле остров Валаам на Ладоге), Юрий Маркович нарисовал и тех, кто населял эти забытые Богом руины – «живые души, заключенные в обрубленные, искалеченные, беспомощные тела… впрочем, как оказалось, не столь уж и беспомощные».

Именно в те годы, когда поездки в белозерские пределы у автора этих строк стали регулярными, тема, затронутая Нагибиным и столь поразившая воображение, получила свое развитие. Ведь прочитать это одно, а увидеть своими глазами – совсем другое!

Революционные события ХХ столетия в России не только перевернули и разрушили многовековой быт Северной Фиваиды, но и во многом сломали сознание северного человека, которое и без того, как мы уже знаем из житий белозерских подвижников, было подвержено многим искушениям и тяготам, а посему требовало постоянного духовного врачевания и поддержки.

Старцы и монахи и были теми духовными целителями. Однако после 1917 года подобная практика духовного врачевания прекратила свое существование, она была попросту запрещена, как проявление «мелкобуржуазного и поповского мракобесия». Волна немыслимых прежде метаморфоз и пертурбаций, граничивших с безумием, накрыла Русскую Фиваиду.

Из переписки братьев Ивана Ивановича и Александра Ивановича Бриллантовых, богословов, историков, белозерских краеведов, обитателей Цыпина, что близ Ферапонтова:

«Неделю тому назад в Зайцеве умер скоропостижно, отхлестав жену вожжами, один коммунист. “Товарищи” из Кириллова устроили ему гражданские похороны с музыкой и атеистическими речами на могиле. Похоронили его у монастыря около сушила, близ дороги. Монастырских заставили в трапезе приготовить мясной обед. В трапезе играла музыка и был митинг, на котором предложили монахиням сделаться коммунистами не по имени только, а и на деле, снять иконы, выбрать новую начальницу из послушниц, ходить на спектакли. Монахини ответили отказом» (29 ноября/12 декабря 1920 г.).

«В Кириллове ограбили все ризницы, сняли оклады и венцы с икон и увезена даже серебряная рака преподобного Кирилла… В Кирилловском соборе дьяк Михаил вдруг вышел из себя, обозвав членов комиссии грабителями, заявив, что расстрела не боится. Недолго спустя его арестовали, увезли в Череповец и, по слухам, присудили к 3 годам принудительных работ» (12/25 июня 1922 г.).

«Епископ Тихон, больной и запуганный до нервных припадков (он сидел в тюрьме в Череповце), предложил духовенству подписать… резолюцию с порицанием патриарха Тихона» (12/25 сентября 1922 г.).

«Архимандрит Анастасий сильно оскандалился. Его заметили вечером с 2 пудовыми мешками на спине, которые он тащил из братских кладовых. Он был арестован и посажен в тюрьму» (4/17 мая 1923 г.).

«Монахам Кириллова монастыря запрещено было ходить с иконой, а недавно и самый монастырь закрыт… и богослужение в нем прекращено» (10/23 октября 1924 г.).

«Нилову пустынь отдали в распоряжение исправдома и населили арестантами. Монахам предоставили полуразрушенный скит» (13/26 апреля 1925 г.).

Воровство и пьянство, рукоприкладство и разврат, смертоубийство и богохульство приключались в этих краях и раньше, но в монастырях и на приходах были духовные врачи, о которых преподобный Иоанн Лествиник писал так: «Духовный врач должен совершенно совлечься и самых страстей, дабы мог он при случае притворно показывать какую-либо из них, и особенно гнев. Если же он совершенно не отринул страсти, то не возможет бесстрастно принимать на себя их личины».