Святые русской Фиваиды

Лишь первая и третья сторона юродства являются подвигом, служением, трудничеством, имеют духовно-практический смысл. Вторая служит непосредственным выражением религиозной потребности. Между первой и третьей существует жизненное противоречие. Аскетическое подавление собственного тщеславия покупается ценой введения ближнего в соблазн и грех осуждения, а то и жестокости… Вот почему жизнь юродивого является постоянным качанием между актами нравственного спасения и актами безнравственного глумления над ними».

«Мудрость мира сего есть безумие пред Богом», – сказано у апостола Павла в Первом послании коринфянам (1 Кор. 3:19). Можно предположить, что юродство Христа ради есть не что иное, как патологическая, с точки зрения обывателя, демонстрация человеческого естества, греховного изначально, но созданного по образу и подобию Божию при этом, извечного и невыносимого противостояния горнего и дольнего и, наконец, мучительная несвобода выбора между «актами нравственного спасения и актами безнравственного глумления над ними».

Блаженный Галактион не только носит в храм немощного старца Мартиниана, не только служит ему смиренно и неустанно, «не зная покоя телесного», но и, обладая даром прозорливости, научает братию своими парадоксальными, а порой и дерзкими речами. По мысли Г. П. Федотова, именно юродивые в начале XVI столетия занимают место аскетов-проповедников и преподобных началоположников удаленных обителей на поприще учительства и обличения пороков человеческих. Монастырская колонизация Русского Севера все более и более обретает черты государственные и централизованные, тогда как юродство, будучи видом христианского подвига, по-прежнему остается (и останется до ХХ века) на периферии общественного сознания, вдали от бытовой логики и социального пафоса.

Читаем в житии преподобного Мартиниана: «У Бога же он (Галактион. – М. Г.) оказался премудрым: на другой же день загорелась келья некоего брата (Иоасафа. – М.Г.) и от нее занялись сильным огнем другие кельи, и невозможно было вынести из них ничего. Иоасаф же, бывший владыка Ростовской земли, затужил о некоей вещи, отложенной в келье ради монастырского строения, а юродивый брат, подойдя, начал упрекать его, говоря: “Что ты делаешь, отец?! Бога гневишь, скорбя”. Тот ему: “Я, брат, не для себя это хранил, но для монастырских нужд”. А этот брат: “Если так говоришь, то где оно, в каком месте лежит это сокровище?” Тот точно указал ему место в келье. И блаженный юрод бегом быстро помчался к келье и, оградив себя крестным знамением, бросился в пламя этой кельи и вытащил сокровище. Принес, поставил его перед владыкой Иоасафом, говоря: “Вот, не горюй, о худом деле скорбишь”. Братия же вся удивилась и прославила Бога за непостыдную смелость брата… Кельи же те объял великий огонь, также и трапезную ту уничтожил он до основания. Люди, быстро прибежав, начали рубить звонницу, чтобы не сгорели колокола. А тот приснопамятный (юродивый), прибежав, оттолкнул людей с топорами и сказал: “Этому не гореть!” – и стал у звонницы. И огонь ничуть не коснулся его, хотя и был близок. И сбылось пророчество этого поистине дивного брата».

Упомянутый в тексте владыка Иоасаф есть не кто иной, как князь Иоанн Никитич Оболенский, постриженик преподобного Мартиниана. Это именно он в 1490 году построил первый каменный храм в Ферапонтовом монастыре – собор Рождества Богородицы – и пригласил иконописца Дионисия Московского с сыновьями расписать его (кстати, интересно заметить, что Дионисий был иконописцем из светского сословия).

Таким образом, мы можем предположить, что блаженный Галактион спас именно те самые сбережения Иоасафа «для монастырских нужд», которые впоследствии пошли на строительство храма и его благоукрашение. А так как умер юродивый старец в 1506 году в Ферапонтовом монастыре, то, несомненно, он мог наблюдать за работой артели Дионисия летом – осенью 1502 года, а также молиться в только что построенном и расписанном великим иконописцем храме.

Описанные выше события (строительство храма и его роспись) произошли спустя годы после кончины преподобного Мартиниана, ушедшего зимой 1483 года. О последних днях святого белозерского подвижника и аскета сохранилось весьма пронзительное повествование, передающее трагическую глубину жизненных перипетий святого старца – иноческое послушание у преподобного Кирилла, уход на озеро Воже в поисках уединения, возвращение в Ферапонтово, снова островной Вожеезерский монастырь, затем вновь Ферапонтово, после чего последовал уход в Сергиев Троицкий монастырь, конфликт с Василием Темным и окончательное возвращение в белозерскую обитель.