Святые старцы

Подводя итоги той Промыслительной встречи, батюшка писал: «Послушался я слов отца Иоанна - и люди предо мною стали другими. Увидел я скорби в их сердцах и потянулось к ним мое собственное скорбное сердце; в их горе потонуло мое личное горе. Захотелось мне снова жить, чтобы утешать их, согревать их, любить их. С этой минуты я стал иным человеком: я воистину ожил. Вначале я думал, что делаю что-то и уже многое и сделал; но после того, как пришлось увидеться с о. Иоанном Кронштадтским, я почувствовал, что не сделал еще ничего».

«Делание» выразилось не только в выходе из временного затвора, но и в увеличении нагрузки. Отец Алексий стал учителем Закона Божия в частной женской гимназии Е. В. Винклер. Одна из его коллег так описывала священника:

«Лица немногочисленных, но очень разнородных преподавателей всегда принимали приветливое выражение, когда быстрой нервной походкой, придерживая рясу одной рукой, широко размахивая другой, задыхаясь от поспешного вхождения по лестнице, появлялся в учительской о. Алексий, приветливая улыбка которого не покидала его лица, пока не заходила речь о серьезных вещах.

В наших незатейливых товарищеских разговорах, какие мы вели на переменах, чтобы дать отдых усталым от урока мозгам, о. Алексий всегда охотно принимал участие, весело смеялся комическим выступлениям некоторых и никогда не показывал вида, что его призвание - вести иные беседы. Но когда одному из нашей среды пришлось переживать тяжелую семейную драму, он подолгу тихо говорил о чем-то с о. Алексием.

Постоянно бросалось в глаза: встреча учениц с “маленьким батюшкой” в коридоре или зале сопровождалась шумными возгласами, между тем как отношение к преподавателю Закона Божия другого вероисповедания ограничивалось сухим поклоном, иногда с боязливым взглядом.

<...> Скромно и застенчиво проводил свою деятельность в гимназии о. Алексий, никому не навязывая своих взглядов, едва заметно показывая вид, когда что-то ему бывало не по душе. Но тихий свет, исходивший от него, влиял, хотя и бессознательно для нас, на всех соприкасавшихся с ним, невзирая на глубокое различие взглядов и образов жизни».

А председатель педагогического совета гимназии А. В. ронец оставил такие воспоминания о священнике: «В маленькой фигурке отца Алексея, казалось, ничего нет телесного; это был лишь клубочек до крайности напряженных нервов. Манеры, походка и телодвижения изобличали впечатлительность и глубокие переживания, тщетно скрывавшиеся молчаливостью и стремлением всегда поместиться в тени от других, быть незаметным.

С формальной стороны А. А. Мечёв не исполнял требований действовавших программ; он не требовал зубрения текстов из катехизисов, молитв и рассказов из Священной истории; он не требовал даже ответов от учениц; он спрашивал и отвечал сам. Все ученицы имели полный балл. Не было случая, чтобы А. А. Мечёв поставил кому-нибудь балл 4.

<...> Между тем преподавание Закона Божия сводилось, в сущности, к пустой и весьма нудной формальности.

Большинство законоучителей относились к делу формально и преподавали главным образом догматическую часть. А. А. Мечёв держался иного направления, он вел беседы с ученицами относительно евангельской морали. Далеко не все семена, брошенные добрым законоучителем, пали на добрую почву. Дело в том, что А. А. Мечёв был настолько снисходителен и мягок к ученицам, что последние злоупотребляли его добротою и невзыскательностью и много шалили на уроках, не слушали того, что им говорилось.

Бесконечная снисходительность А. А. Мечёва отнюдь не была проявлением безразличного или апатичного его отношения к педагогической работе; он не был уставшим, флегматичным учителем, которому решительно все равно, что делается на уроке, лишь бы его самого оставили в покое. Он страдал от невнимания учениц, от того, что евангельская проповедь скользит мимо ушей шаловливых девочек, но он не мог принудить учащихся быть чинными на уроке. Не мог не потому, что он не умел водворить порядок, а потому, что всякое принуждение было чуждым его характеру.