Связь времен. В Старом Свете

Мужики посмотрели на него с молчаливым недоумением. Переглянулись. Им явно было неловко за перемазанного, назойливого иностранца. «Кого он хочет от нас? — было написано на их лицах. — Мы долго и честно трудились, вытаскивали провалившегося на мосту коня. Наконец, с Божьей помощью, одолели всем миром это нелегкое дело. А этот прибежал на готовенькое и хочет теперь примазаться… Нет, не знают заграничные, как вести себя, нету у них правильной манеры».

Они молча расселись по краям телеги и поехали в сторону деревни. Даже Толик Сухумин обогнал Антона и присоединился к своим.

Антон, как оплёванный, потащился следом, пытаясь уложить в своей непривычной, тщеславной, заграничной голове трудный, но — видимо — очень важный урок.

Хлеб насущный

Мы не видим всходов из наших пашен…

Иосиф Бродский

Добыча пропитания в нашей любимой деревне была делом серьёзным, трудоёмким, но порой и азартным, как рулетка. Из города привозили с собой запас мясных консервов — то, что удавалось поймать в магазинах зимой. (Популярная шутка тех лет: «Мясо ромали, проживавшего в Сомали».) В Алольском сельпо покупали сахар, хлеб, соль, водку. Лес щедро одаривал грибами и ягодами, река — рыбой. Картошку и овощи нам продавали сельчане, но с молоком и яйцами становилось труднее с каждым летом. «Валя, когда же будут ячки-то?» — спросила одна покупательница в сельпо. «Щас сяду класться», — ответила остроумная Валя.

Начав работу над книгой «Бедность народов» (она выйдет в Германии, в 1979 году, под названием «Без буржуев»), я пытался вглядеться в феномен этого вечного советско-российского недоедания. Кое-что прояснилось, после того как «Литературная газета» опубликовала несколько цифр из справочника «Народное хозяйство СССР за 1977 год». Оказалось, что «площадь, отведённая под личное подсобное хозяйство жителей села, составляет 1,5 % всей пахотной земли в стране. На этих полутора процентах ежегодно производится 34 % овощей (от общего объёма по Союзу), 40 % яиц, 60 % картофеля. На них же содержится 18 % общесоюзного стада овец, 18 % свиней, 33 % коров, 80 % коз («Литгазета», 11-5-77)».

Одни, прочитав, недоверчиво качали головами. Другие крякали. Третьи спрашивали, как и кто мог провести такие подсчёты, если продукция не поступает на рынок, а в основном потребляется самими производителями. Четвёртые ругали колхозы. Пятые говорили, что этого просто не может быть и они никогда ни за что такому не поверят.

Но те, кому доводилось летом бывать в деревне, — те верили сразу.

В наших Усохах, например, совхозное поле начиналось прямо за личными огородами, так что контраст был особенно разительным. Идёшь по дороге мимо аккуратных рядов окученной, прополотой, пышно кустящейся картошки, и вдруг — что такое? — видишь бесконечное поле бурьяна. «Да нет, — уверяют вновь приехавших те, кто жил с самого начала лета. — Там под бурьяном тоже картошка. Только совхозная. Вон в одном месте её цветочки пробились. Приедет трактор окучивать, тогда сами убедитесь».

Действительно, через несколько дней приезжает трактор. Конечно, разглядеть междурядья в буйном море зелени тракторист не может, ведёт машину почти наугад. Да и некогда ему разглядывать. У него план — обработать столько-то гектаров, а как — не его забота. Срезанные плугом картофельные стебли валятся в борозды вперемешку с бурьяном, но что-то все-таки остаётся стоять. Так что осенью картофелеуборочный комбайн выскребет из земли несколько мешков, да бригада работниц, бредя за ним, наберёт с поверхности ещё столько же. Сколько картошки остаётся в земле — никому неизвестно. Однажды к концу октября наши старики пришли на убранное поле и, что было силёнок, ковыряли его лопатами и наковыряли ещё мешков десять. Но не было подводы сразу отвезти по домам, оставили до удобного случая. А тут, как назло, проезжал директор совхоза и увидел.

— Что за мешки?

— Да вот, старички добрали, что в земле осталось.

— Как?! Государственное добро грабить? Не допущу! Забрать на склад.

И забрали. Ну, на следующий год никто уже не пошёл добирать ту картошку — пусть себе гниёт в земле.