Связующие нити (СИ)

Вскочив, я быстро вышла из каморки и направилась к дверям, бросив на ходу:

— Не выпускайте её, пока я не вернусь!

— Гретт, ты куда?!

— Искать человека…

— Гретт! — Трис выбежал за мной, — Ты что, это же работа Сыщика, тебе нельзя!

— Можно.

— Не шути так, ты забыла, как вы пропали с Нилом? Я не пущу тебя.

— Нил не найдет, он не сможет.

— Почему?

— Потому что это дело полностью моё. Я и за Зарину, за Пулю, и за себя, и за Нила, и за тебя. Так вышло, я чувствую, что сейчас я могу сделать всё… это особенный случай, пусти, Трис.

Он держал меня за руку, и мы стояли на верхней лестничной площадке в полоске света из комнаты.

— Я пойду с тобой. Только не одна.

— Одна. Так нужно. Пойми. Здание не причинит мне вреда.

Он отпустил, и я, больше не тратя времени, стала спускаться вниз. Где‑то я должна была почувствовать нужную дверь. Узнать.

Вот она, — на втором этаже… на стене рядом нарисована большая морская раковина. Я постучала. Дверь тут же оформилась светлой плёнкой, с рисунком древесных волокон, на ручке повис значок "не беспокоить", и прямо посередине двери был номер "515". Над головой тускло зажглись коридорные плафоны. Ни на второй, ни на третий стук никто не открыл.

— Ну, не дура ли я? Он же глухой…

Было не заперто. Со страхом в сердце я приоткрыла дверь и зашла внутрь.

Маленький тамбур гостиничного номера тонул в темноте, но в комнате дальше горела лампа. Я никого не откликала, это было бессмысленно, и я шла наугад, боясь в то же время напугать своим внезапным появлением здешнего постояльца. Даже имя его мне было неизвестно.

Он не спал. Он сидел за столом, спиной ко мне, и что‑то писал. Рядом я увидела гостиничный календарик "Глобус", с окошком для дат, подведённым на шестое июня, и электронные часы, показывающие полпятого утра. Я пришла в его номер в сегодняшний день, мало того — в синхронное время! Мужчина приподнял голову и посмотрел в окно. В стекле отражалась и моя фигура.

В следующее мгновение он вскочил и быстро обернулся, а я попятилась назад, прижимая к себе локтем рисунки и выставляя вперёд ладони в знак своих самых мирных намерений. Как бы то ни было, наверняка он закрывал номер на замок, и под утро никаких визитеров не ждал. Я протянула ему листы, и как только он, после некоторых колебаний, взял их, сделала шаг ещё дальше. Он что‑то сказал или спросил на языке жестов, но я лишь пожала плечами, и кивнула на рисунки.

Листы были все здесь, даже порванный. Он стал разглядывать их и забыл про меня, сел за стол, внимательно поднося их к свету. Хорошо, что там были проставлены года, я схватила их быстро, и некоторые смешались. Но он, пересмотрев всё, не торопясь, сложил каждый в хронологическом порядке. Долго он сидел не шевелясь. Самое замечательное, что никаких переводчиков не требовалось. Всё было сказано, и, я уверена, без всяких двусмысленностей.

Рискнув подойти поближе, я увидела, как он соединяет рваные края последнего рисунка и смахивает оставшиеся крошки от стёрки. Я посмотрела на него и на его изображение. Оба профиля были один в один! Он был похож на моём рисунке, и нарисовано было свободно, и линия была тонкой и уверенной, — а я даже не заметила этого!

Они были красивой парой — под стать друг другу. Оба Смуглые, темноволосые, и выразительность его глаз не уступала её. Я поняла это, когда он вручил мне рисунки обратно и показал на дверь. Любви и правда, больше не было — была грусть, сожаление, но ни капли радости от того, что ему открылось. Это был честный взгляд, без рисовок и без колебаний. Он всё о себе знал и давно всё пережил. А усмешка, которая тронула его губы, когда я хотела всё же оставить рисунки ему, подсказали мне что‑то смутное.

Лишь послушно выйдя за дверь, обратно на лестничную площадку, я догадалась, что именно. Конечно, это было ничем не подкреплённое предположение, но всё же я чувствовала, что не ошиблась. Они не совпали не только по времени, но и по самому чувству. Когда он был влюблен в неё? Когда они оба были почти что детьми, и мало знали друг друга. А когда она в него? Когда за плечами уже пуды съеденной соли и каждому далеко за тридцать. Его усмешка говорила: "это была юность, глупо возвращаться к такой любви".

Со временем было всё в порядке — наверху все меня ждали, хоть не прошло и пятнадцати минут. Леттеки первая по моему лицу поняла весь исход дела. Ещё никто ничего не успел спросить, как она скривилась, словно от боли, и подбежав ко мне, выхватила листы и рванула их пополам. Они только надорвались, часть выпала и рассыпалась. То, что осталось в руках, девушка начала мять и терзать, оскалившись от горечи и отчаянья.

Нил был ближе всех, он поддержал её, когда она приседала от слабости на пол, и бережно обнял.

— Не будет моста, Трис. Нужно проводить её до гостиницы. А рисунки я выкину сама.

Раскидав клочки с крыши, я вернулась в наше пристанище, где остались только Вельтон, Зарина и Пуля. Воспользовавшись тем, что обе через минуту уши в Пулину каморку обсуждать что‑то, или случившееся или своё, я подошла к Вельтону и умоляюще сложила руки:

— Мне нужно четыре отгула! Прошу!

— Зачем?