Связующие нити (СИ)

Из пачки пастельных листов я взяла верхний, тёмно — синего цвета, расстелила его на столе, открыла коробку с пастелью.

— Вот, — вам что‑то хочется выразить, — я быстро сделала разными мелками несколько широких разводов, — вы не сможете жить без этого выражения. И в этот момент вам по — настоящему наплевать, кто рисует круче вас, и кто добился большего признания как художник. Это не работа на оценку, не работа на продажу, не ради первого места на конкурсе…

Ещё заштриховав несколько необходимых пятен, я быстро нарисовала несколькими линиями фигуру человека и потом, положив на лист всю руку — от ладони до локтя, резко провела вниз. Часть пастели смазалась, и через секунду я подняла перед своими учениками рисунок, на котором сквозь пелену густого дождя был виден силуэт девушки. Она стояла на берегу, подняв к дождю руки и запрокинув от радости голову. И озеро, и деревья, и грозовые тучи — всё еле — еле читалось за стеной ливня. Потоки воды.

— Эта работа не великое творение. Ей не бывать на выставках, не заслуживать критики, не войти в альбомы, не… не… не… но она моя работа, понимаете? Как ваша работа — ваша. Как ваше любое творение — ваше творение. Кто знает, может, этому произведению, как только оно будет создано — суждено собрать все лавры на земле и увековечить ваше имя. Кто знает? Совершенствуйтесь, учитесь, ищите себя самих, свой стиль, свой жанр, свою технику, если хотите этого. Вдохновляйтесь чужими работами, а не затухайте, сравнивая и соперничая. В искусстве, как и в любви — главное искренность, а мастерство придет позднее. И придет само!

— Но учебные работы нужно делать по заданию…

— А вы смотрите дальше. Это же всего лишь шаг. Осилить светотень в натюрморте с яблоками — это шаг к тому, чтобы потом карандаш беспрекословно слушался вас, следуя творческой мысли. Мгновенно!

— А вступительные?

— Вы поступите. Это тоже всего лишь шаг. Если кто‑то пришёл сюда не потому, что так хотят родители, не потому, что этот университет ближе к дому, или потому, что здесь не нужно сдавать химию, или по инерции после пяти лет хождения в ненавистную художественную школу… те, кто пришёл сюда по настоящему желанию стать настоящим художником, — посмотрите в будущее. Да через десять лет вы поймете, что невозможно ни "стать", ни "настоящим" — вы и есть художники. Вы и были, и будете художники, — всегда. А образование лишь ступенька, лишь шаг в продолжение роста, который начался с рождения.

— Звучит здорово.

— Кто слушал тот услышал. А теперь уходите на перемену, а то нам влетит за задержку как в прошлый раз.

Класс опустел. Я сама с удивлением воззрилась на рисунок. Ничего себе, как я выдала за три минуты такое!

Спустившись вниз, к вахте, я позвонила родителям и сказала, что сегодня заехать к ним не получится — дел много. Геле и так была предупреждена, да и надоела я ей порядком, так что я свободно располагая временем до полудня, начала рисовать подарок Тристану.

Тонкими, едва заметными линиями, я перенесла рисунок с эскиза на планшет и стала рисовать точками. Мне хотелось, чтобы в рисунке, как и в настоящих фотографиях, присутствовала именно та фотографичность, — ведь если приглядеться к снимкам, то они состояли из точек. Без цвета, только градации серого. Точки. Точки. Тысячи точек.

Дома Тристана я опять не нашла. Записки не было. Мы постоянно с ним теперь не совпадали по времени. С работы он не вернулся ни в два, ни в три, ни в четыре, но я легла спать, совершенно за него не волнуясь.

Вечером, когда я готовила завтрак, я услышала как пришёл Трис. Что‑то непривычное было в звуках его прихода, и тут, уже заволновавшись, я вышла в прихожую. Тристан был немного нетрезв. Попытка разуться неуклюже привела его на стул у телефонной будки, и он, уже не расшнуровывая туфли, стаскивал их, подцепляя носком.

— Трис, ты чего?

Он только повёл рукой в мою сторону.

— Ничего.

Всего два раза оперевшись на стенку по пути, он ушёл на кухню. Помыл руки, там же умылся и вытерся кухонным полотенцем.

Может, Моника отвергла его ухаживания? Может, его уволили с работы? Да я не помнила ни одного повода, когда бы Трис мог прийти домой нетрезвым. Он недолюбливал крепкие напитки, если и пил, то больше пиво.

— Ты голоден?

— Наведи мне чаю.

Он сел за стол, привалившись спиной к стене, и закрыл глаза.

— Конечно…

Чайник кипел недавно, и заварка была свежая. Я навела чашку крепкого и сладкого чая, поставила перед Трисом, но он даже не шевельнулся.

— Спишь? — я наклонилась над ним.

— Нет.

— Что случилось, Тристан?

— Ничего.

— Вот твой чай.

Он открыл глаза, а я отошла к плите варить спагетти.

— Ты не подумай ничего плохого, Гретт… не обижайся на меня… — зря я налила ему такую полную чашку, — он её приподнял и плеснул на стол — …мне бывает порой так паршиво. Неизвестно от чего. Просто чувство, что я остался один. Паршивое чувство… я такой идиот, я жду всю жизнь чего‑то… даже наш "Сожжённый мост" — это не то. Если бы я знал, чего мне нужно, я бы всё сделал…

Тристан прервался и, помолчав, продолжил: