Свидание на Аламуте

Вот и сейчас они наблюдают, как распахнулась эта дверь, пропиликав журчащим сигналом домофона; как по пандусу подъезда свозит инвалидную коляску молодая женщина. На ее голове пестрая косынка, скрывшая густые каштановые волосы, бледное лицо – за зеркальными очками. Несмотря на пронизывающий ветер поздней осени, на этой женщине легкая белая ветровка, надетая поверх легкомысленной кофточки, и голубые джинсики-капри, которые открывают щиколотки узких голых ступней с длинными пальчиками. Эти пальчики, ровные и длинные, как зубы на рекламе стоматологической клиники, всунуты в плетение босоножек на невысоком каблуке. Женщина толкает коляску, в которой неподвижно сидит парень – немного грузный, укрытый до половины туловища клетчатым пледом, тоже в темных очках. У него странное лицо: спокойное, даже улыбающееся, но обожженное слева и справа, с бугристой кожей и темными шрамами. Что-то ласково приговаривая своему спутнику, женщина вывозит коляску вниз, к аллеям, которые расположились под путепроводом улицы Кирова, – туда, где растут чахлые деревца и сверкает красная крыша пагоды японского культурного центра «Саппоро».

Мамаши ее не одобряют.

– Гляди! Опять бОсая вышла, ты гляди!

– Ой, чума… Придатки застудит себе так! А ведь ей еще рожать.

– Кого рожать-то? От инвалида…

– Ой, не говори, дура девка. Жизнь себе угробила.

– И если родит, ох, намается с дитем да с таким мужем. Он же у нее… того!

– В Чечне, что ли, воевал?

– Нет, он у нее эфэсбешник. Где-то в Мексике был. Я слышала – он при нашем посольстве служил.

– В Мексике?! Девки, нет, он в Африке воевал.

– За кого?

– Черт его знает. Но там и ранили.

– Оссподи, нашла себе, тоже… Он по мужской части как? Толку-то…

– Ага, ты бы слышала, что они ночью вытворяют! Вот тебе и толк…

– Да ладно вам…

– Вот и ладно! Валька Антипова в соседней квартире живет – говорит, все слышно. Начнут – как эротическое кино показывают. И стонут, и ревут, и орут…

– Правда, что ли?!

– У Вальки спроси.

– Оссподя… значит, не весь он деревянный.

– И родит еще, вот увидите.

– Да как она родит-то, с такими придатками?! Ты видела, она по утрам в сквере босиком бегает? По самой холодине, по лужам.

– Что делается-то… мама родная!

– Да уж. Себя не бережет.

– Ну-ка, брось! Брось, говорю, скотина ты безрогая! Ты щас мя доведешь, ох, доведешь мамку…

– Сыночка, не бей мальчика по голове, у него там больно!

– Как щас обоим дам по заднице! Да ты рассказывай, рассказывай!

– …А я с ее гинекологом разговаривала – ну, в нашей поликлинике. Девки, знаете, что у нее там?

– Где?

– Ну… там…

Мамаши шепчутся. Потом одна густо краснеет.

– Тьфу! Вот тоже…

– А я говорю – татуировка там, прикиньте? Какой-то треугольник, что ли… То есть, то нету.

– Да быть не может…

– А еще она – беременна.

– Да ты что?! Вроде и не видно…

– Я вам точно говорю – беременная она! Они с этим парнем же уже год живут, с зимы. Он тогда еще ходячий был. Потом где-то там, за границей, ранили, вот сейчас она его на процедуры катает.

– Может, и ходить будет…

– Ага. Вот щастье-то! Тут с дитем не знаешь, как управиться. Вот скотина, куда полез! Немедленно отойди! Отойди, я тебе говорю…

– Ваня, дай мальчику лопаточку, он плакать будет…

– …ага, а тут еще за мужиком ходить. Кому я щас ремня дам, говорю?

– Сама-то она где работает?

– Художница, говорят. Рисует.

– Рисует?! Вот дура…

– Дура не дура, а ты бы ее в магазине видала, че она покупает! Креветки, морепродукты разные. Эти, как их… яйца волосатые… ну, как?

– Киви, что ли?

– Ну. Киввы. Нет, чтоб, как все – колбасу там, сардельки… Так нет же. Видать, хорошо загребает за рисунки.

– Да и пенсия у ее мужика, видать, хорошая…

– А придатки она себе все равно застудит!

– Ох… Везет же некоторым!

– И не говори. Да, бабоньки, таким вот дурам и везет.

– Ага. Только мы такие… то стирка, то глажка. Отойди от края, паскудник такой, последний раз говорю!

– Ваня, дай поиграться корабликом! Ваня, я тебе щас дам!

– Ой, девки, жизнь наша, бабская…

Мамаши горестно вздыхают, поглубже засовывая толстые ноги в тапки. Остатки осеннего солнца падают на их серые пуховики. Малыши окончательно ссорятся и начинают вразноголосицу реветь. В шевченковских тоннелях свистит ветер, гонит по асфальту серую мертвую пыль.

А коляска уже далеко – мамаши ее не видят. И не слышат, как Юлька, присев на корточки перед коляской, жарко целует Андрея в лицо и шепчет:

– Андрюшка, доктор сказал, к Новому году уже ходить будешь… Слышишь? Все будет хорошо, милый мой.

Она не плачет. Она улыбается и тонкими пальцами гладит шрамы на любимых щеках. Андрей тоже улыбается – он верит ей. Ходить он будет, а видеть – уже никогда. Глаза, выжженные пламенем «Огненных Кулаков», в подземном коридоре, ведущем от парижской виллы, эти глаза, видевшие побег ассасинов и то, как самого дорогого ему человечка, беспомощного, превращенного в куклу, торопливо укладывают в страшный, кроваво-красный саркофаг и увозят неизвестно куда – эти глаза уже не узнают свет майского солнца и прелесть первой весенней зелени.

Но они это помнят.

И они счастливы.