Свидетель о Свете. Повесть об отце Иоанне (Крестьянкине)

Батюшке показалось, что он ослышался. Значит – да?.. Постригом?.. Монашеским постригом?.. Значит, прямо здесь, сейчас, на улице Казбеги свершится того, ради чего он появился на свет, к чему стремился всю свою жизнь?.. Вот так просто – не в монастыре, не в лавре, а в обычном, с виду неприметном доме на окраине Сухуми?..

…Свое имя в монашестве монах впервые слышит во время пострига. И теперь отец Иоанн впервые услышал от старца Серафима это имя – такое же, как и прежде. Иоанн, но теперь не в память Иоанна Пустынника, десять лет проведшего в заброшенном колодце, а в память апостола любви, Иоанна Богослова. Уже дважды незримо этот апостол присутствовал в его жизни: в ночь нападения бандитов на храм в Летове, когда молитва перед образом апостола спасла его, и совсем недавно, 21 мая, когда он пошатнулся во время посвященной ему проповеди…

– …Христос истинный Бог наш, молитвами Пречистыя Своея Матере, и святых славных и всехвальных апостол, и преподобных и богоносных отец наших Антониа и Феодосиа Печерских, и прочих в постничестве просиявших, и всех святых Своих, спасет и помилует нас, яко Благ и Человеколюбец, – медленно проговорил последние слова чина пострижения старец Серафим.

На прощание он по обыкновению кратко напутствовал отца Иоанна:

– Как выздоровеешь окончательно, поезжай в Москву и проси Святейшего Патриарха об определении в монастырь. Там соблюдай два слова: «Благословите» и «Простите». Что говорят – слушай и что дают – кушай, по своей воле не поступай, а что благословляют делать – без ропота исполняй. И за все благодари Господа и Царицу Небесную…

Отец Иоанн опустился на колени, целуя руку старца. Он и сам не замечал, что плачет – плачет слезами счастья. То предназначение, для которого он был рожден, наконец свершилось… Отныне он – иеромонах Иоанн (Крестьянкин). И, на какой-то миг подняв невидящие от слез и близорукости глаза, вдруг понял, почувствовал, что вместе со старцем Серафимом стоят сейчас перед ним те, кто сопровождал его всю жизнь. Патриархи Тихон и Сергий, расстрелянный архиепископ Серафим (Остроумов), отцы Николай Азбукин, Георгий Коссов и Александр Воскресенский, митрополит Николай (Ярушевич), иеросхимонах Симеон (Желнин)…

И еще – мама…

Москва, октябрь 1966 года

В здании на Смоленском бульваре, 11/2, где с 1962 года размещался Совет по делам религий, на столе председателя Совета Владимира Алексеевича Куроедова тихо затрещал телефон внутренней связи. Не отрываясь от чтения бумаг, он снял трубку и коротко произнес:

– Слушаю.

– Владимир Алексеевич, к вам Фуров, – раздался голос секретаря.

– Пусть заходит.

Заместитель Куроедова Василий Григорьевич Фуров, переступив порог кабинета, по-военному четко прищелкнул каблуками:

– Разрешите?

– Проходи, садись.

Фуров сел на один из стульев, которые были придвинуты к столу хозяина кабинета. Выжидательно смотрел на Куроедова, ждал, когда тот заговорит первым. В глубине души Фуров относился к своему начальнику с легким пренебрежением, так как знал: войну Куроедов провел в тылу, на обкомовской должности, в то время как он, Фуров, с осени 41-го шагал фронтовыми дорогами, закончил заместителем начальника штаба дивизии по политчасти. Но, с другой стороны, все это было давно, двадцать лет назад. И по званиям Куроедов давным-давно его обошел. Теперь Владимир Алексеевич – генерал-лейтенант, а он, Фуров, – майор в отставке. И хоть ровесники и на «ты» между собой, а вес их несоизмерим. Потому – сиди спокойно и жди, чем дело кончится…

Наконец Куроедов сделал какую-то пометку на бумаге, которую читал, и со вздохом поднял на Фурова усталые глаза.

– Василий Григорьевич, слушаю тебя внимательно.

– Владимир Алексеевич, в последнее время беспокоит нас рязанский уполномоченный, Малиев. Вот очередная докладная от него. – Фуров протянул Куроедову испещренную машинописью бумагу. – В его области действует один сильно активный священник, пользующийся огромным авторитетом у прихожан, – Иоанн Крестьянкин…

– Ну как же, слышал, – нахмурился Куроедов. – Фамилия такая, что раз услышишь – не забудешь. Он же сидевший, правильно?

– Так точно, по 58-й, – кивнул Фуров. – И не реабилитированный, кстати… Так вот этот сидевший на всех приходах, куда его переводят, разводит бурную деятельность. Собирает вокруг себя людей, в том числе из других мест, ремонтирует церкви…

– Так что, Малиев не может загнать его куда-нибудь в медвежий угол? – пожал плечами Куроедов.

– О том и речь. Сначала этот Крестьянкин служил относительно недалеко от Рязани, в таких местах, куда легко добраться, – Троице и Летове. Но два его последних прихода – Борец и Некрасовка – это как раз медвежьи углы. До Борца от Рязани часов пять езды, если доедешь, а до Некрасовки и вовсе день. А результаты – те же: толпы народа, и не только рязанцев, а москвичей и ленинградцев. С февраля он служит в Касимове. И вот Малиев опять жалуется: город стал центром религиозной жизни всей области. А учитывая тот факт, что в Касимов еще время от времени приезжает из Сухуми Серафим Романцов…