Свидетель о Свете. Повесть об отце Иоанне (Крестьянкине)

На мгновение показалось, что земля уходит изпод ног. Как же так?.. Зачем же тогда были эти четыре месяца?.. Ведь уже все здесь, в Троице-Сергиевой, было своим, родным… Он почувствовал, что на глазах помимо воли вскипают слезы. Еще крепче сжал в руках сверток с Плащаницей…

– Я понимаю, понимаю, – неловко продолжил отец Гурий. – Была бы моя воля, сам бы тебя ни за что не отпустил… Но… – И еще что-то, что всегда говорится в таких случаях – успокоительное, убеждающее… Запомнилось лишь, что самого наместника тоже в ближайшем будущем переведут из лавры.

…За что? Как же так?.. Ведь к этому, именно к этому он стремился всей силой своей души. А тут – поманили и бросили. За что?..

Братский духовник обители, низенький, седобородый 84-летний схиархимандрит Иларион (Удодов) слушал собрата внимательно. На его сочувствие и поддержку батюшка особо не рассчитывал: отец Иларион славился в лавре своим немногословием, а если и давал какой-то совет, то он, как правило, сводился к краткой цитате из Священного Писания. Об отце Иларионе батюшка много слышал от Николая Голубцова, чей старший брат Сергей, знаменитый церковный художник и реставратор икон, был духовным чадом Илариона и именно ему в 1941-м передал на хранение честную главу преподобного Сергия Радонежского…

Но сейчас отцу Иоанну показалось, что в темно-карих, глубоко запавших глазах старца за стеклами очков он увидел открытое сочувствие. Тихо кашлянув в ладошку, схиархимандрит Иларион произнес:

– Заповеди Господни знаешь? Вот их надо исполнять. А так что ж… – Он, прищурившись, пристально вгляделся в отца Иоанна и вдруг улыбнулся: – Большому кораблю – большое и плаванье.

…Под потолком вагона млела тусклая лампочка. Время от времени навстречу электричке с шумом проносились поезда. И сердце каждый раз вздрагивало от боли: они ехали туда, к лавре… А он – оттуда.

Большому кораблю – большое и плаванье… Старец Иларион был прозорливцем, это знали все. Что же имел он в виду?.. И почему, почему все-таки его не допустили к постригу, вернули на измайловский приход?.. Голова горела. Слова Иисусовой молитвы словно всплывали с темного, усеянного корягами дна, и снова уходили в глубину…

Впереди уже блестели станционные огни, в окне вагона мелькали пакгаузы, паровозы у водокачек, старые вагоны на запасных путях… Пассажиры, толкаясь, толпились в проходе. И только худенький священник в очках молча, понурив голову, сидел на лавке, не двигаясь с места, и в глазах его блестели слезы.

Москва, июнь 1947 года

…Проповедь подходила к концу. Переполненный храм, вытянув вперед шеи и приподнявшись на цыпочки, старался не упустить ни одного слова проповедника – невысокого священника в очках. А тот, высоко запрокинув голову, будто обращаясь к небу, говорил высоким от волнения голосом:

– В древние времена христиане строили свою жизнь в любви друг к другу, к своим ближним, к Христу, а сегодня вся наша жизнь проходит в пороках. Повсюду у нас обман, ложь и предательство. Люди без стыда и совести предают друг друга. Нет больше святой семьи. Мы видим нравственное падение женщин и девушек, которые ведут развратную жизнь…

То тут, то там женщины и девушки опускали головы, краснели. Кто-то тихонько расплакался. Простые слова доходили до самого сердца. Тем более что говорил батюшка вовсе не как непогрешимый обличитель чужих пороков. Видно было, как он сам горюет вместе с теми, кого обличает.

– И молодежь наша развращена. У нас поругано и обесчещено таинство Брака и акт рождения детей. Мы видим повсюду пьянство и распущенность. Какое падение морали и нравов! И все это потому, что сеется безбожие, что люди забыли Бога… Не обольщайтесь земными благами, не бойтесь жизненных испытаний. Будьте твердыми в вере, несмотря на то, что вам ставятся всяческие преграды. Аминь!..

– Спаси, Господи!.. – единым радостным и взволнованным одновременно вздохом отозвался храм.

Батюшка поклонился людям, осенил их крестом и удалился в алтарь. Но никто и не думал расходиться. Наоборот, в сторонке тут же выстроилась огромная очередь. Стоя, люди негромко переговаривались меж собой.

– Ну, златоуст какой! Как сказал, так мне прямо вот и резануло: как я живу? Зачем?.. Как будто про меня сказал.

– Ну а как же иначе? – снисходительно ответила женщина в синем платке, из тех, которые все и всех знают. – Батюшка-то наш провидущий. Целительный. Эвон к нему со всей Москвы-то едут. Пару лет назад в храм-то зайдешь, так все наши кругом, измайловские, калошинские, черницынские, ну из Раисина еще приходили да Гольянова, там, где Зосимы и Савватия закрытая… А сейчас вон поглядите: все незнакомые, да по одежде видать – из центра приехали, с Арбата какого-нибудь или улицы Горького. А вчера и вовсе дама какая-то подходит: где, говорит, отец Иоанн, я к нему нарочно из Ленинграда поездом приехала.

– Да ну?..

– Точно говорю.

– А правда, что он Троице-Сергиеву лавру открывал?

– Было дело. Уж как мы расстраивались, как плакали, когда узнали, что батюшка постригаться в лавре будет!.. Но, видать, Господь по нашим молитвам нам его вернул назад.