Свидетель о Свете. Повесть об отце Иоанне (Крестьянкине)

Странно и удивительно это. Ведь он ничем не лучше других московских иереев. Исполняет все, что положено. О какой-то «популярности» не думает, на передний план не стремится… Но, как сказал ему как-то отец Виктор, люди летят к нему, как бабочки на свет. Неточное сравнение, бабочки ведь о свечу или лампу крылья обжигают, падают и умирают после этого. А он ни одну такую «бабочку» не обжег. Наоборот, жаль всех людей, хочется всех обнять, согреть, прижать к груди, утешить. У каждого боль, иногда такая, что разрывается грудь. И неудивительно, что люди идут с этой болью в храм. А куда ж еще? К соседу, у которого такая же боль? К врачу, который не глядя микстуру выпишет?.. Конечно, к Христу, который и путь, и истина, и жизнь, и объятия которого открыты для всех…

Пелагея тихонько стояла рядом, ждала. Батюшка, словно очнувшись, ласково улыбнулся ей:

– Случилось что-то?

– Машины подъехали, батюшка, – чуть слышно проговорила Козина. – Много машин.

Машины? Что за оказия?.. Все грузовики в Измайлове были совхозные либо ткацкого комбината. И к храму они, понятное дело, не подъезжали – незачем. Даже тяжеленные бидоны с крещенской водой возили от дальней колонки на своем горбу, на детских саночках.

В опустившихся на Измайлово летних сумерках видны были стоящие перед храмом машины – не грузовики, легковые. Две бежевых «Победы», огромный черный ЗИС-110 и такой же ЗИС-110, но белый, с красными крестами на окнах и надписью «Скорая помощь». Несколько измайловских ребятишек в изумлении застыли поодаль. Для них и «Победа»-то на пыльных окраинных улицах была событием, а ЗИС-110 они и вовсе ни разу не видывали.

Из машин один за другим выходили люди, похожие друг на друга, как братья, – все, как на подбор, в плащах, лет сорока пяти, рослые, крепкие, с непроницаемыми незапоминающимися лицами. И только из черного ЗИСа вышел другой – лет шестидесяти пяти, седой, сгорбленный, с умными усталыми глазами. На лацкане черного пиджака блестела звезда Героя Социалистического Труда, на другой стороне – медаль лауреата Сталинской премии. Кто это, отец Иоанн не знал. В газетах портреты этого человека точно не печатали.

– Здравствуйте, – неловко произнес седой. – У меня сегодня умер брат… Нужно его отпеть. Как… как это можно сделать?

Отец Иоанн обвел глазами приехавших и произнес одно-единственное слово:

– Пойдемте.

Седой повернулся к сопровождающим. Те, без слов поняв его, открыли заднюю дверь «Скорой помощи» и начали вынимать из машины роскошный, изготовленный из дорогого дерева гроб…

Уже когда отец Иоанн облачился в белые епитрахиль и фелонь, к нему подошел один из незапоминающихся мужчин – полуседой, коротко стриженный, с льдистыми глазами, – и, глядя мимо священника, сухо произнес не допускающим возражений тоном:

– Отпевайте коротко. Мы торопимся.

…И началось отпевание. Не краткое, как приказал седой, а полным чином. Трисвятое, «Пресвятая Троице…», «Отче наш…», глас четвертый, ектения… Люди, приехавшие на машинах, застыли поодаль со свечами в руках. Когда их раздавали – взяли все. Но лица их по-прежнему оставались непроницаемыми, каменными.

А потом произошло чудо. Начиная 90-й псалом, батюшка увидел, что из однообразно-застывших эти лица на глазах преображаются, становятся человеческими. Разными: задумчивыми, угнетенными, возвышенными, растерянными, скорбными, – но живыми. Даже пламя свечей в их руках, казалось, разгорелось ярче.

Выносили гроб из храма уже совсем другие люди. На их глазах блестели слезы. А брат покойного подошел к отцу Иоанну и крепко, без всяких слов, пожал ему руку.

Последним из храма выходил полуседой мужчина с ледяными глазами – тот, кто перед началом службы приказал отпеть покойного «кратко». И, на мгновение задержавшись, неожиданно горячо прошептал прямо в лицо отцу Иоанну:

– Батюшка, как мне облегчить мою совесть, как снять камень с души? Ведь я когда-то закрывал и разорял храмы…

Перед глазами отца Иоанна мгновенно встала картина родной улицы, летящий на землю с колокольни колокол… Значит, перед ним сейчас стоял один из тех, кто рушил двадцать лет назад церкви, рубил топором иконы, а возможно, и ставил к стенке исповедников – священников и мирян. Только теперь ему было не двадцать пять, а сорок пять, и совесть, ранее бывшая глухой и слепой, пробудилась под воздействием неведомых причин. Войны ли? Болезни ближних? Собственной болезни?.. Кто знает. У каждого свой крест и свой путь к Богу, пусть даже окольный и страшный…

– Сохраните в тайниках вашей души веру в Господа и его милосердие, – прошептал в ответ отец Иоанн. – Верьте, что Он не оставит вас. И сами всеми силами стремитесь к Нему.

Седой мужчина благодарно всхлипнул, совсем по-детски. Горячо, быстро приник лицом к руке отца Иоанна и выметнулся за дверь.