Свидетели войны. Жизнь детей при нацистах

Дети младшего возраста воспринимали бомбардировки совершенно иначе, чем подростки, такие как Лизелотта. В середине 1950-х годов, когда дети, которым в 1943–1944 гг. было три-четыре года, пытались описать свой опыт, связанный с войной, многие обнаружили, что не могут выразить словами воспоминания раннего детства. Вместо этого они описывали страх окружающих или повторяли истории о своем детстве, услышанные от родителей, – один мальчик даже рассказал, как на время лишился дара речи. В середине 1950-х гг. эти дети для многого не находили подходящих слов. Одиннадцатилетняя Марион, стоя перед развалинами своего дома, не могла до конца осознать, что он разрушен. Самые ужасные события в рассказах этих детей – например, как одну девочку достали из-под обломков дома пять дней спустя – часто описывались мимолетно и вскользь. Через десять лет после окончания войны очень немногие из них упоминали, что видели мертвых [22].

Некоторые родители показывали детям разрушения издалека. Сигрид Марр вспоминала, как они с матерью поднялись на третий этаж дома и оттуда

смотрели вниз на море пламени между домами, на светящиеся фронтоны и оконные рамы… «Это одно из лиц войны, – сказала мне мама. – У войны много лиц, но все они ужасны. Она показывает одно лицо здесь, в городе, после бомбежки, другое – там, на фронте и в полевых госпиталях…» Я кивнула. Теперь я поняла [23].

В некоторых отношениях поведение детей и их матерей было на удивление похожим. Матери пересчитывали фарфоровую посуду, чудом уцелевшую при разрушении дома. Дети горевали, когда не могли найти вторую туфлю или любимую игрушку. Одна девочка, чей дом вскоре после Рождества разбомбили во второй раз, целый день тихо сидела в углу. Ее младшая сестра утешала себя, играя с куклой, которую их дедушка вытащил из-под завалов. Для нее самой дедушка достал ее рождественский подарок, полуобгоревшую книгу о королеве Луизе Прусской (история ее героического сопротивления Наполеону стала детской классикой в 1920-х гг.), и она вскоре с головой погрузилась в чтение. Пятнадцатилетняя Лизелотта могла обратиться к молитвам, выученным для конфирмации, и пыталась сохранять внешнее спокойствие, подобающее, по ее мнению, идеалу немецкой женщины. Дети старшего возраста и взрослые могли найти слова, чтобы выразить свои неверие и боль, горе и гнев. Но младшие дети часто были этого лишены [24].

Вспоминая о разрушении своего дома в Гамбурге в июле 1943 г., трехлетний Уве Тимм мог вызвать в памяти только отдельные разрозненные образы: две фарфоровые фигурки, которые его старшая сестра вынесла на улицу, ряды горящих факелов по обе стороны улицы, маленькие огни, словно бы парящие в воздухе. Лишь намного позже он понял, что этими маленькими огнями были развевающиеся на ветру горящие занавески, а факелами – охваченные пламенем деревья. Уцелевшая фарфоровая пастушка с отбитой ручкой с тех пор символизировала для него всех членов семьи, погибших 25 июля 1943 г. Старший брат Уве, Карл Хайнц, отреагировал на известие о бомбардировке с яростью. Прочитав письмо отца, молодой эсэсовец немедленно написал в ответ c фронта на территории Советского Союза: «Это не война, это попросту убийство женщин и детей – и это бесчеловечно» [25].

Нередко дети наблюдали за разворачивающимися на некотором расстоянии от них необыкновенными картинами разрушения с трепетом и изумлением, завороженные яркостью красок и дикой красотой открывающегося зрелища. Харальд Хольцхаузен, до июля 1943 г. живший в Гамбурге, видел, как в порту Харбург после авианалета горят цистерны с нефтью. Невыспавшемуся тринадцатилетнему мальчику, которого дважды за ночь будили сирены воздушной тревоги, эти цвета показались совершенно пленительными и волшебными: