Свидетельство

Стоило лишь г-же Фиш обнажить уникальную часть своего тела, как в то же мгновение первая десятка горожан, еще с вечера записавшихся в очередь, гурьбой взбегала на сцену и набрасывалась на необъятный зад. Десятки следовали за десятками. Я несколько раз был свидетелем этому. По вечерам приходилось зажигать фонари: поток страждущих не иссякал. Иногда действо затягивалось столь надолго, что некоторые зрители устраивались ночевать прямо в саду, только для того, чтобы утром не пропустить начала полюбившегося им зрелища.

Популярность г-жи Фиш росла. Вскоре она достигла таких размеров, что, если бы жители других городов прослышали об этом, они непременно помчались бы к нам, чтобы получить автограф знаменитой дамы.

При этом я, как свидетель этих событий, могу утверждать, что слава никак не повлияла на характер г-жи Фиш. Она по-прежнему оставалась той же скромной домашней хозяйкой, коей и была до описываемых событий. Просто расписание ее жизни претерпело некоторое изменение: раз в неделю она взбиралась теперь на сцену городского сада и позволяла своей страждущей плоти быть растерзанной нетерпеливыми руками жителей нашего города. Но частная ее жизнь носила все тот же тихий характер и была неприметна общественному взору.

Я был знаком с ней лишь шапочно, но мне нравилась г-жа Фиш. Даже в мгновения наивысшего взлета своей особенной славы, когда имя ее было на устах у всего нашего города, она не изменила ни своим привычкам и вкусам, ни своим старым друзьям. По-прежнему вставала она рано утром, распахивала окно и, стоя в дезабилье, наслаждалась свежим утренним воздухом, раскланиваясь с соседями. Иногда и я, прогуливаясь, приветственно махал ей рукой.

Отойдя от окна, как сплетничали соседки, она выпивала три рюмки брусничной наливки и, не спеша, с возрастающим упоением начинала ерзать на стуле, который по специальному для нее заказу соорудил наш инженер г-н Корп. Наконец, не имея более сил выдержать томительную эту негу, г-жа Фиш вскакивала и, вцепившись обеими руками в гигантские свои ягодицы, с остервенением начинала их мять, щупать и теребить. Иногда напряжение достигало такого предела, что г-жа Фиш подбегала к косяку двери и со страстью и яростью начинала тереться об него задом. Если и эта мера не приносила желанного удовлетворения, она звала на помощь своих домашних, а также подругу, живущую по соседству, и только тогда, благодаря общим усилиям, г-же Фиш удавалось приобрести свойственный ей покой и душевное равновесие.

Подругу, живущую неподалеку, кстати, рядом с моим новым домом и пансионом, где мстительные близнецы оторвали голову г-ну Сендлеру, звали г-жа Вольц. Приглядевшись, нетрудно было заметить, что г-жа Вольц, дама с ослиным лицом и бесконечно длинной застенчивой грудью, завидовала г-же Фиш. Я был уверен, что, мучимая бессонницей, она не раз представляла себе, как Провидение наконец смилостивится и над ней и дивный, необъятный зад г-жи Фиш займет место ее худых угловатых бедер. Сочетание таких великолепных достоинств, как собственная самая большая в нашем городе грудь и чужой непомерный зад, сделало бы ее неотразимой.

Я размышлял иногда, думала ли она в ночи своих мечтаний, что и г-же Фиш, скорее всего, не спится в соседнем доме, что и она, оглаживая свои короткие острые груди, грезит в это время о том, как бы сменить их на тяжелый печальный бюст своей лучшей подруги? Возможно, она представляла себе, как выставит его напоказ, высунувшись из окна и свесив вниз эти чудесные экзотические плоды, и как каждый прохожий, задрав голову и приподнявшись на цыпочки, сможет быстро лизнуть на ходу ее неспешно покачивающиеся груди. Может быть, она даже чувствовала, как они уже начинают мотаться от нетерпения, шлепая ее по мягкому животу. Наверное, всякий раз в эти моменты ей хотелось схватить их покрепче и еще сильнее оттянуть вниз, но думаю, что тут взгляд ее падал на собственное тело, она с тяжким вздохом разочарования переворачивалась на другой бок и грустно безрадостно засыпала.