Свиньи не смотрят на звёзды

Внезапно Афоню озарила визжащая вспышка света — соседи из коттеджа запускали салют. Вскоре весь дом высыпал на улицу посмотреть. У Антона родилась какая-то мысль, он подозвал к себе Юру, Вадика, гитариста Витю, они пошептались и на какое-то время исчезли. Фейерверки закончились, гости возвращались за стол, но вдруг прибежал Антон и позвал всех на «наш собственный» салют. Он повёл на заброшенный соседний участок, через дорогу. Там стоял старый ржавый трактор, а рядом ждали сообщники, с болгарками в руках. Все четверо влезли на крышу трактора и почти синхронно впились в неё жужжащим инструментом. Под общий гогот во все стороны полетели фонтаны искр. Это, действительно, было не хуже фейерверка — струи крохотных огоньков уносились вдаль, плавая в воздухе, будто крылья летящего феникса.

Гости вдоволь налюбовались и побрели обратно. Афоня обратно уже не хотел. Бродяга сделал пару кругов по деревне и пошёл домой, спать. Он закрывал глаза с улыбкой на лице, всюду ощущалось приближение чуда.

***

Следующее утро было, и правда, чудесным. За окном — сказочный пейзаж, запах чего-то вкусного по всему дому и радостные крики Серёженьки, открывающего новогодний подарок. Наверное, этот год всё-таки станет особенным.

Афоня пошёл на кухню, там хозяйничала баба Зина, рядом Серёжа играл большим игрушечным роботом. Бабушка улыбнулась и протянула бродяге маленькую коробочку — «с Новым годом!». В коробочке лежала блестящая бензиновая зажигалка серебристого цвета. Афоня обнял бабу Зину.

— Спасибо, мне только в ответ подарить нечего.

— А как же — трезвость.

Афоня засмеялся и сел завтракать.

В доме воцарился уют, дни тянулись в идиллическом спокойствии. Афоня постоянно сидел у окна с книжкой и думал о будущем, о том, что в жизни делать дальше. Только на ум ничего не шло. Подсказку ему дала сама жизнь, как и всегда неожиданно, пробивая до костей холодом своего решения. Умерла баба Зина.

Ушла в гости к Зориным и пропала. Казалось, просто задерживается, но вместо неё постучал сильно взволнованный Юра. Он срочно вытащил Афоню на улицу.

— Баба Зина умерла.

— Чего?

— Пойдём.

Афоня в этот момент совсем не понимал слов, не придавал им никакого значения, просто пошёл за Юрой. Там, у дороги, он увидел синее заледеневшее лицо, припорошенное снегом. Оно выражало ужас и боль, но вместе с тем и какое-то особое спокойствие, присущее, наверное, только мертвецам. Глаза и рот у неё были открыты, руки неестественно вывернуты, пальцы скрючены. Это было так неожиданно и больно, что Афоню словно оглушило. Он на какое-то время совсем лишился эмоций и с равнодушным автоматизмом отвечал на вопросы, не вникая даже в их суть.

Серёженьку отвели к Зориным, пока ничего не говоря. Вызвали полицию и скорую. Для бродяги всё шло фоном, словно во сне. Он погрузился в свою внутреннюю тьму, а на внешние раздражители отвечал рефлекторно. Благо, приехавшие всё понимали. Видели, что бабушка умерла от старости, не затягивали.

Афоня вернулся домой, он был совсем один. Бродил по едва освещённому дому и курил, нервно щёлкая крышечкой новой зажигалки. Он жалел себя, собирал воедино все худшие моменты жизни и добавлял к ним смерть бабы Зины. В тот момент её смерть воспринималась, как издёвка жизни, вновь выдёргивавшей землю из-под ног. Бродяга истерично смеялся над собой, повторяя что-то вроде: «Не будет тебе, Афоня, счастья, нигде не будет, ни в чём. А почему? Да просто так». Баба Зина была для него шансом начать всё заново. Она умерла. Афоня ощущал себя проклятым, обречённым на жалкое, бессмысленное и одинокое существование. Снова пустота, снова мрак.

За ночь так и не уснул. Хотелось выпить, но не сильнее, чем повеситься. Он уже привык бороть в себе это чувство, только поэтому не сорвался. Был зол на себя и, себе же в наказание, не хотел облегчать боль. Бродить по дому кругами надоело, и он упал в кресло с горящей самокруткой в руках. Стряхивал пепел прямо на пол, попадая на бороду и одежду. Был страшно утомлён бесцельной, беспощадной жалостью к себе. В изнывающей от боли голове зудел вопрос: «что дальше?». В воспалённом мозгу размытой картинкой пейзаж — волны, песчаный берег, пальмы, слепящее глаза солнце.

Афоня скидал вещи в портфель, достал палатку, и теперь оставалось только занять денег на билет. Он решил дождаться утра. Бродяга заварил чаю и полностью собранный, с портфелем на коленях сидел в кресле. Безнадёжно смотрел в пустоту, цедил кипяток из чашки, беспрерывно курил.

За попытками побороть мигрень крепким чаем, он дождался утра и усталым шагом отправился к Юре. Тот выглядел помятым, наверное, тоже не спал.

— А, Афоня, заходи…

— Извини, некогда. Хотел взаймы попросить. Я сейчас уезжаю, когда вернусь не знаю, может, не вернусь.

— Да, конечно, я как раз бабе Зине был должен, отдам тебе. Ты не теряйся, тут тебе рады, ты приезжай обратно.

— Спасибо большое, Юра, за всё спасибо. Может, ещё свидимся.

Афоня крепко пожал Юре руку и пошёл. Прямо по дороге, прочь из Полевой.

***