Свиньи не смотрят на звёзды

Юра сбегал домой, но раздражаясь и сетуя, что взял с собой мало денег, смог оплатить только половину. Остальное легло на плечи бабы Зины. Она разрыла книжную полку, достав заначки из старых томиков, и едва-едва набрала нужную сумму. Конечно, сквозь суматоху Юра обещал помочь и отдать ей эти деньги, когда приедет в следующий раз. Но это не отменяло факта того, что в один момент она осталась без единой копейки под одной крышей с едва знакомым пьяницей.

Врачи ушли, баба Зина легла спать, Юра остался дежурить. Всё, наконец, успокоилось, дом вновь наполнила деревенская тишина.

***

Юра в полусне сидел на стуле, у кровати. Его окликнул проснувшийся Афоня и попросил воды.

— Ну, как ты?

— Херово. Нормально меня прихватило. Сколько я вообще в запое был? Какой сейчас месяц?

— Ноябрь. Чувствуешь, как холодом веет?

— Да…

Афоня выпил воду и плотней укутался в тёплое одеяло. Его движения оставались слабыми, в них сохранялась дрожь. На вид, он скинул около трети своего веса — глаза впали, сильно выступили скулы. Отросли волосы на голове и борода. Бродяга смахивал на оживший труп, он, словно, вышел из многолетней комы.

Пока Афоня был слишком слаб, чтобы хоть чем-нибудь заниматься. По большей мере, он лежал, смотря на первый снег, идущий за окном, и думал. Думал о себе, о будущем, о дяде Паше. Старик особенно не шёл из мыслей. Его печаль была настолько фундаментальна, что, кажется, на ней он и построил всю свою жизнь. Настолько одинокий, что даже в собственных мыслях не может с собой побеседовать. Этот тоскливый рыбак постепенно и сам превращался в рыбу. Молчаливую, окружённую лишь давящей толщей воды и глубинной тьмой. Духовно Паша был очень близок Афоне. Встречая таких людей, бродяга всё пристальнее вглядывался в бездну, всё чаще видя там своё отражение.

***

Когда начало легчать, Афоня стал больше сидеть на кухне, там было куда уютнее, чем одному в тёмной комнате. С бабой Зиной он почти не разговаривал, просто сидел, уткнув голову в ладони, и уходил в себя. Так, однажды утром, Афоня торчал на кухне, проснувшись раньше всех, и о чём-то бесплодно думал. Вдруг, тишину внезапно нарушил Серёженька, подбежавший с радостными криками и прилипший в объятиях к руке бродяги.

— Дядя Афоня! Дядя Афоня! День рождения сегодня у меня, семь лет мне!

Эта новость абсолютно сбила с толку и заставила забыть о самотерзаниях.

— Да? Ты молодец, большой вырос, поздравляю! С днём рождения!

Радостный Серёжа вприпрыжку побежал будить бабушку, которая проснулась, явно, не с той ноги. Она усадила Серёжу за стол и стала готовить завтрак. Она, как и Афоня, была молчаливой и грустной. Единственный, кто восторженно лепетал, еле усиживая на месте, был Серёжа. Он радовался знаменательной дате, предвкушая надвигающуюся школу.

После завтрака баба Зина объявила, что пора поздравить именинника. К великому удивлению Афони, на стол были выставлены семь яблок, в каждом из которых воткнуто по церковной свече.

— Сколько лет — столько и свечек. Надо задуть, чтоб желания исполнились. А подарок, ты уж извини, запаздывает. Потом подарок.

Этим Афонино равнодушное молчание было окончательно прервано.

— В смысле? А торт? И как подарка не будет? Что ж это за день рождения?

Впервые бродяга услышал, каким нервным может быть голос бабы Зины.

— А ты что думал, голубчик? Может, капельницы тебе забесплатно ставим? Где я денег возьму?

— Ну, давайте хотя бы к Зориным пойдём, у них наверняка стол побогаче!

— К каким Зориным? Ты посмотри за окно — снег идёт! Все уехали давно! Ты слишком долго спал.

Ощущение совершенной беспомощности охватило Афоню — он понимал, что виноват, но сделать ничего не мог. Ещё сильнее разрывало изнутри от того, что Серёженька был неподдельно рад яблокам и тёмным церковным свечам. Он, словно взрослый, всё понимал и ничего не требовал. От обиды из глаз бродяги потекли слёзы.

— Извини, Серёжка, ты извини меня!

Малыш снова подбежал и крепко обнял Афоню.

— Ничего, дядя Фоня, главное, что ты здоров! А подарок у меня потом будет!

Афоня тоже обнял малыша. Так странно: одновременно было очень хорошо и очень плохо. Бродяга, словно, получил прощение не только за неудачный день рождения, но и за всю свою жизнь, за все ошибки. Он заглянул в серые бабушкины глаза.

— Обещаю, обещаю больше не пить, извините меня, пожалуйста, я больше не буду.

Баба Зина подошла, обняв сразу и внука, и бродягу, и тихо промолвила «хорошо». Афоня не знал, сможет ли выполнить обещание, но это нужно было сказать, и он сказал.

***

После долгого и мучительного внутреннего спора Афоня всерьёз решил бросить пить. В прошлых своих сумбурных попытках он, скорее, просто делал передышку, слишком легко с собой договаривался. Теперь же неотступно отгонял мятежные мысли.

Душащие грусть и тоска никуда, впрочем, не делись. Внутренний демон, как мог, цеплялся за это, пытаясь напомнить, как всё глупо, тяжело и бессмысленно. Говорил, что помочь может только алкоголь. Афоня боролся с собой, боролся каждый день.