Свиньи не смотрят на звёзды

Афоня проснулся. Он лежал посреди комнаты на голом матрасе. Находился непонятно где, на чьей-то пустой квартире. Пол — словно склад бутылок на ликероводочном заводе. Ничего не понимая, встал осмотреться. Во второй комнате обнаружил собутыльников. Один спал на вонючем заблёванном полу, а другой по-королевски развалился на диване. Кроме дивана в комнате не было совершенно ничего. В голове ничего, кроме боли, нащупал в кармане сигареты и пошёл на балкон. Потерял свою серебристую зажигалку — вместо неё коробок спичек. Афоня закурил. Всё болело, словно крутили в узел или швыряли об стенку. Первой мыслью было что-то вроде: «Ну, да. А чего я ждал? Всё правильно. Рано или поздно это должно было случиться».

Отвратительно. И не от того что проснулся в какой-то дыре, и не от того что ничего не помнил и уж точно не от мерзкого запаха, который просочился даже на балкон. Афоня всё осознал, взглянул на жизнь ещё раз. Почувствовал предрешённость поражения, что он ничего не может изменить, что все его начинания заканчивались и впредь будут заканчиваться крахом, что ни в чём нет смысла. Хотелось обрубить всё раз и навсегда, прыгнуть с балкона. Останавливал страх, сковывал, держал в тюрьме бесполезной и тупой жизни. Трясущаяся похмельная рука через раз попадала сигаретой в рот. На улице было, как и на душе — темно, холодно, одиноко и безнадёжно. Афоня выкинул сигарету, которой уже раз пять в подряд не смог прицелить в губы. Со злости пнул по бортику балкона.

В квартире что-то зашевелилось, на звук вышел один из собутыльников. Встал рядом с Афоней и молча закурил. Собутыльник был лысый, ему, кажется, ещё не было тридцати. Это тот, что лежал на диване.

— Ну, чё, Афоня, как ты?

— Херово, я вообще ничего не помню, сколько хоть времени-то прошло.

— Ну, с момента как вы ко мне приехали, уже третьи сутки идут.

Оказалось, что из бара Афоня уезжал только с одним из той компании, он отвез его сюда, где они почти беспрерывно пили, пока не закончились деньги и водка.

Афоня ещё постоял на балконе, попрощался с лысым, оделся и ушёл. Никуда идти не хотелось, а тем более, не хотелось оставаться, и он, совершенно опустошённый, медленно брёл в сырой темноте. На автомате развёл костёр, нашёл припрятанный рюкзак, где даже оставались какие-то деньги, достал спальный мешок и просто лёг в нём у огня. Ни готовить, ни раскладывать палатку не было сил. Он лежал и смотрел на чёрное зимнее небо. Всё было безразлично. Тело зачем-то поддерживало жизнедеятельность, ещё дышало и потряхивало сердцем. Завёл будильник на работу — не знал зачем, руки сами тянулись к часам и крутили заводной механизм. Сами по себе, наравне с дыханием и биением сердца.

***

С утра было тяжело и холодно. Он пошёл в магазин. С полной уверенностью, что уволят, и даже безразличием на этот счёт.

На работе Лёха пытался сделать строгое лицо, но не удерживал взгляд в одной точке и так часто моргал, что выглядел, скорее, нелепо.

— Где был?

— Забухал.

После этих слов Лёхе почему-то стало весело, он заулыбался во весь рот, чуть даже не засмеялся.

— Ну, ладно, иди, работай, чтоб больше не повторялось.

Афоня пожал плечами и отправился таскать ящики.

В конце рабочего дня взял бутылку. Азарт куда-то пропал, он не вливал в себя глоток за глотком. Приготовил на костре консервы, сел в палатку, и не спеша пил. Внутри была чёрная сосущая грусть. Он смотрел пустым взглядом, куда-то далеко вперёд, куда-то сквозь мир. Гулял в закоулках памяти и снова давил на старые раны. Так он провёл несколько дней: с утра работал, а вечером в одиночку пил, пока деньги совсем не закончились. Потом то же, но без водки. Сидел в палатке, смотря в пустоту, или тщетно пытался уснуть.

Было плохо, но он знал только одно лекарство. Поэтому, как только получил зарплату, сразу отправился её пропивать. Слонялся по городу, от магазина к магазину. На работу ходить перестал — не видел смысла — как, впрочем, ни в чём. Не напивался до беспамятства, просто держал то состояние, когда на всё наплевать и туман в голове не даёт просочиться тупой безнадёге. Ходил со своим огромным туристическим портфелем за спиной и периодически делал глотки. Ночлег устраивал, где хотел, иногда не думая о тепле и просыпаясь простуженным. Афоня не мог сказать ни который день, ни который час, наверняка не мог сказать даже, жив он или мёртв. Стал похож на призрака, чья беспокойная тень всё бродит и бродит по пустынным городским закоулкам.

Однажды, он проснулся на скамейке. Просто лежал посреди города, а рюкзак с палаткой валялись под ногами. Никого вокруг, были ещё сумерки, солнце только собиралось показаться на горизонте. От одной только мысли о спиртном воротило наизнанку. Афоня не знал, что делать дальше, он плакал. Плакал и бился головой о перекладины скамейки. Внутри был вакуум, до жжения вяжущая пустота.

Когда Бродяга поутих, сел и закурил, на глаза попалось море. Небосвод над ним был мрачным, поднимались волны. Оно, словно, тянуло к себе, манило песней красавиц сирен. И он пошёл, поплёлся со своим неотлучным грузом за спиной.