Свинцовая строчка

Когда она говорила о Достоевском или Гумилеве, то просто закатывала глаза. Но те звуки, которые извергались из нее, не были похожи на русские слова. Каждый раз мне приходилось долго думать: что это такое?

Зато я очень благодарен ей за пешие прогулки, которые мы совершали вместе по ночному Парижу. Лиза показывала мне остатки самых старых замков XIV века в аристократическом квартале Маре, римские термы Клюни, сохранившиеся со времен Лютеции, древнего города, стоявшего когда-то на месте Парижа. Моя спутница могла остановиться вдруг на незнакомой темной пустынной площади и, показывая на одинокий мрачный дом пальцем, говорить: «Десять окон на втором этаже – там жил кардинал Ришелье, а над ним окна – это квартира Бальзака, а справа, симметрично от нее, это – окна артиста Бельмондо», ну, в общем, что-то в этом духе.

Нереальная смесь эпох и имен вызывала странное чувство. Экскурсии продолжались: остановившись на набережной напротив Сите, главного острова Парижа, Лиза, внимательно что-то высматривая, вдруг говорила: «Этот дом – особняк Ротшильдов. Сегодня горит свет, приехали, а вчера было темно, уезжали в Англию». Она это говорила не отстраненно и обыденно, как экскурсовод, а заинтересованно, по-хозяйски.

Для нее Париж был наполнен не людьми, а персонажами, жившими здесь несколько последних веков.

– Вот в этом кафе Хемингуэй писал свой «Праздник, который всегда с тобой», а напротив кафе – в нем любила сидеть Марина Цветаева.

Это Лиза заставила меня посетить Мулен-Руж, считая его национальным достоянием Франции. В подтверждение она приводила тот факт, что знаменитый американский гангстер Аль-Капоне, пожелав пригласить часть труппы на какую-то свою пьянку в Чикаго, не сумел договориться с руководством театра и остался ни с чем. Я заплатил шестьсот франков. И хотя в эту стоимость входила бутылка ледяного шампанского, которую я с удовольствием выпил в полумраке зала, наполненного овациями и парфюмом, для меня это были большие деньги: сто долларов! Эмоции, переполнявшие меня после спектакля, сравнить было не с чем. «Жизель» в Большом театре растаяла, как ледышка на весеннем окне.

Съехать от Лизы пришлось: она уезжала в отпуск, и теперь я жил в маленькой грязной дешевой гостинице в центре Латинского квартала.

На ужин я покупал себе рогалик, две сосиски и банан, а завтракал капитально, в «Макдоналдсе», съедая большую булку с котлетой и запивая ее кофе.

И утром, и вечером, и направляясь на очередную экскурсию или прогулку и возвращаясь с них, я встречал у входа в мое новое жилище, эту паршивую гостиницу, одного и того же типа. Иначе я его не могу назвать. С одной стороны, это был настоящий парижанин, с другой – представитель всемирного неофициального братства пьяниц.

Его звали Люка. Он был всегда одет в оранжевый клубный пиджак с золотыми пуговицами, невероятно яркие синие брюки, его шею украшал такой же синий платок, торчавший из-под рубашки апаш в петухах. Завидев меня, он подходил лениво, чуть прихрамывая, но с заговорщицким видом, и начинал что-то тихо говорить. Не шептать, а очень солидно, но тихо говорить. При этом один глаз у него не открывался. Потом внезапно, но не резко он выставлял перед собой руку, и я понимал, что требуется человеку в его состоянии на любом конце Земли. Я давал ему пять или десять франков, и парижанин, с достоинством наклоняя голову, благодарил: «Мерси, месье!»

Через два дня я к нему уже привык и искал его взглядом. Радуга красок Ван Гога и уродство форм Матисса – Люка был очень сочен и ароматен, от него исходил запах путешествия и приключений.

Я пытался мысленно представить, кем он был в молодости, пока разум и силы не покинули его: моряком, инженером, художником? Но все это почему-то отвергалось. В конце концов я решил для себя, что Люка – бывший сутенер. Все его рабыни умерли или состарились. А завоевывать новых – нужны силы. Так и остался он ни с чем: сын улицы, но уже не хозяин, уверенный и бессильный.

Я знал уже к тому времени, что нормальное вино в Париже стоит от пяти долларов за бутылку и выше. Но можно купить и за доллар что-то совсем-совсем несъедобное.

Однажды я дал Люка десять франков и кое-как объяснил, что хочу с ним выпить.

– Порто? – спросил он.

– Порто, – ответил я с улыбкой.

Минут через десять он вернулся с литровой бутылкой. Этикетка гласила, что напиток называется малага: на фоне развалин средневекового замка было изображено что-то среднее между вишней и яблоком.

Выпивали мы на стройке. По вкусу малага напоминала юность, точнее, «Солнцедар», который я помнил со студенческих лет и про который говорили, что им можно красить заборы. После каждых двух глотков, которые я делал из горлышка, меня передергивало, и спасали только кислые сливы, которые Люка принес на закуску. Наше молчаливое общение продолжалось минут двадцать.