Свинцовая строчка

На кладбище я увидел все, что хотел. Бутылку я купил новую, и мы распили ее на могиле моего Бунина. Тут Жак стал читать стихи:

               «– Дай мне, бабка, зелий приворотных,
               Сердцу песен прежних, беззаботных,
               Отдыха глазам.
               – Милый внучек, рада б, да не в силах:
               Зелья те цветут не по лесам,
               А в сырых могилах».

– Это – что? Твое? – спросил я.

– Это Бунин, Иван Алексеевич, – ответил Жак.

В ответ, не очень хорошо понимая – уместно ли это, я стал читать свои стихи.

– Это чьи стихи? – спросил Жак.

– Мои.

– Читай еще. – Я читал еще.

Вдруг Жак задумчиво и тихо произнес:

– Подари мне. Я хочу выучить их. Я буду читать их.

В гостинице, в номере, в рюкзаке у меня была тоненькая книжечка моих стихов, и я пообещал ее Жаку.

Пока от кладбища добирались до Парижа, а потом до моей гостиницы, наступил вечер. Жак поднялся ко мне в номер. Я достал из-под кровати свой туристический рюкзачок, а Жак тем временем глядел из окна моего номера, тихо посмеиваясь. Я подписал книжечку и, протягивая ее Жаку, спросил:

– Что ты так радостно хихикаешь?

– Во дворе два пьянчужки пристают к третьему, у которого есть бутылка, чтобы тот поделился с ними. А он им говорит, чтобы они отстали. Говорит, что эту бутылку ему подарил русский, и, если они будут приставать, он пожалуется этому русскому, и тогда им не поздоровится.

Я выглянул во двор. Мой Люка стоял с моей бутылкой в руках и смотрел в спины удаляющимся таким же, как он, пенсионерам.

Интересно – почему он не выпил эту бутылку в течение дня?

Омерта

«Посылаю открытки: если получите,

то буду и дальше посылать их вам для развлечения».

Из письма отца

Каждое место, куда бы ни забрасывало меня любопытство, невольно начинало у меня ассоциироваться с какой-то музыкой. Даже композиторов-то таких не знаю. В Ташкенте, Бухаре, Самарканде просто пророс их заунывными каменными мелодиями и привык, и даже нравилось – так и должно быть. В Париже в каждом кабачке поет какая-нибудь Жаклин Франсуа или Жильбер Беко, и хочется остановиться и слушать. Посреди заснеженного поля встану и буду радоваться Свиридову.

Мы случайно остановились посреди огромной площади, пыльной, раскаленной, пустынной, перед величавым собором, построенным королем-разбойником Рожером II, и замерли, услышав нежнейшую, непонятно откуда исходившую музыку. Это был Нино Рота. Мы с супругой Леной обернулись друг на друга и молчали, не веря, что слышим эту печальную мелодию вместе.

– Помнишь?

– Помню!

Также мы одновременно услышали колокольный звон, когда вдвоем обходили наш нижегородский Светлояр. То была такая тайна, которой делиться нельзя.

Вдруг открылись двери храма, в который мы и желали попасть, и оттуда выпорхнули на только что пустынную площадь Чефалы, большого морского сицилийского города, десятки нарядных веселых ребятишек, все в рюшечках и кудряшках, появились и благообразные католические служки в белых облачениях, а вслед за ними крупные мужчины в черных костюмах и шляпах, и все приобрело в мгновение ока какое-то символичное значение. Мне стало почему-то весело, и я захотел даже как-то сострить, но моя Лена, поглубже запрятав лицо в свой шарф, очень резко и грубо сказала:

– Молчи. Омерта!!

И тут до меня дошло, что это не праздничное театрализованное представление, а самая настоящая жизнь, куда мы попали волею случая. Здесь каждому слову, каждому жесту отведено определенное место, а если нас не замечают, то так надо. Доны подходили друг к другу в строгой иерархии, целовали перстни, обнимались, пожимали руки, знакомились и не торопились расходиться. Сорокалетняя невеста (наверное – тридцать лет жениха из тюрьмы ждала) была безобразна. Про жениха говорить не хочется – громила-вампир из фильма ужасов. И вдруг вся эта мимолетная, почти кинематографическая мизансцена растворилась в течение десяти минут: и голуби, и цветы, и дети, и усатые доны с пальцами толще сарделек. Они уселись в американские лимузины и разъехались. И только музыка Нино Рота, если прислушаться, звучала.

Пообедали мы в каком-то маленьком кафе-ресторанчике, где столики стояли между огромными камнями волнорезов, и брызги моря долетали до нас, и крики чаек были похожи на крики наших, волжских чаек. Рыбаки вытаскивали огромными крючьями из своих вонючих лодок шевелящихся рыб, и мы пальцем показывали, какая нам нравится.