Свинцовый дирижабль «Иерихон 86-89»

Справа темнели ряды винограда. Сто процентов какая-то упившаяся девушка плачет о потерянной молодости, подумал я, и пошел спасать ее. Не найдя просвета в винограде, я пошел в обход ряда. Он оканчивался у забора, и мне пришлось протиснуться между штакетником и столбом, к которому была привязана проволока, поддерживавшая виноградные лозы. В ряду никого не было. Плач здесь, однако, слышался отчетливей, только это был не плач. Я преодолел еще один промежуток между столбом и забором и оказался во втором ряду, где увидел две фигуры. Женщина сидела верхом на лежавшем на земле мужчине, делая движения, природа которых была очевидна. Я остолбенел. Женщина сидела ко мне спиной, и ни она, ни ее партнер не могли меня видеть. Я отступил в тень. Скоро женщина застонала еще громче и опустилась на руки. Зад ее показался мне ослепительно белым в свете луны. И почти таким же большим. Через минуту она стала подниматься, и поднималась тяжело, на ходу опуская платье. Парень встал следом за ней. Это был предусмотрительно сохранивший трезвость научный сотрудник тире кооперативщик. А женщиной была Нина, я извиняюсь, Ефремовна, жена партийного начальника и отца моей возлюбленной. Поднявшись, они прильнули друг к другу и так стояли, покачиваясь на вечернем ветерке, а я, уподобясь беззвучной ночной тати, дважды просочился между столбами и забором и вернулся к столу с натанцевавшимися гостями.

Публика у стола болтала о своем, и Наташа, выглядевшая заскучавшей, с радостью встретила меня:

– Может быть, пойдем? Поздно уже.

– С удовольствием, – ответил я. – Только сначала выпьем на посошок. – Я налил себе рюмку и, ни к кому не обращаясь, произнес: – За патриотизм!

Опрокинув рюмку, я обнаружил, что девушка с грудью смотрит на меня как на полного идиота. Она была совершенно великолепна в этот момент со своими сиреневыми веками и розовыми губками, но я был с другой и она была с другим. Виноват, ее другой был с другой, а она даже об этом не подозревала. Мне стало так жалко ее, что даже захотелось обнять, после чего я уже точно попросил бы ее номер телефона. Эта мысль заставила меня засмеяться совершенно идиотским, ясное дело, смехом.

Глава 12

В субботу вечером ко мне зашел Миша с сумкой пластов и попросил захватить их на сходняк. В воскресенье они со Светой собирались на толчок, с которого он еще рассчитывал успеть в парк Шевченко. Он не хотел даже заходить за дисками домой. Я хотел было сказать, что комсомольцы с ментами готовятся разогнать сходняк, но подумал, что все равно те не сделают этого на этот раз, поскольку у них еще ничего не было договорено с милицией и дружинниками. Во-вторых, не хотел, чтобы он подумал, что я боюсь нести его диски.

В воскресенье, направляясь в парк Шевченко, я еще подумал, что в институтах сейчас летняя сессия, поэтому вряд ли соберут и дружинников. Скорей сделают это после экзаменов, в конце июня или в начале июля. Дойдя до памятника Шевченко, который с решительно наклоненной головой направлялся куда-то вниз, к Свердлова, я увидел в конце аллеи в прозрачной утренней дымке темную группу людей – сходку. Когда я только подходил к ней, мне навстречу вышел из толпы один из моих пластиночных знакомых, Вовик, потрясая в воздухе диском Робина Трауэра Bridge of Sighs:

– Димон, специально для тебя, по многочисленным заявкам, лучший образец белого блюза, редчайшая в своем роде вещь!

Вовик жил со своей бабкой в однокомнатной квартире на улице Гоголя. В комнате стояли их две постели, платяной шкаф и его аппаратура. Бабка была глухая, что позволяло Вовику наслаждаться музыкой на полную катушку. Любимой его группой, начиная с 1972 года, была Slade. Каждое утро Вовик будил двор воплями ее певца Ноди Холдера.

– Look at last night! Look at last night! – драл тот свою луженую глотку, словно призывая бедных соседей Вовика отчитаться за все, что с ними произошло за истекшую ночь.

Если бы в один прекрасный день Ноди Холдер не исполнил свою арию будильника, это могло означать только одно – Вовик умер. Если бы откинула лыжи его бабка, Холдер бы выходного не получил.

Я поставил между ног свою и Мишину сумки. Взяв у Вовика альбом, вытащил из бумажного пакета пластинку.

Диск был совершенно матовый с белыми следами иглы на дорожках.

– На. – Я сунул диск в пакет и вернул Вовику, но тот, отказываясь принять его, тараторил:

– Димон, поверь мне. Ну, есть есть песочек, но умеренный. Диск громкий, тяжелый, там такой бас, что я тебе отвечаю. А музон, ну, чисто смертоносный! Чисто улет! Чувак, давай двадцать пять рублей или что-то интересное на обмен. Что там у тебя есть?

– Ты его сам слушал?

– Димон, это же не моя музыка, ты же знаешь, что я слушаю. Но чувак мамой клялся, что он нормально звучит, а я сам чисто по журналам сужу. У тех, кто секет в блюзе, это один из самых бомбовых альбомов. Типа чего-то среднего между Хендриксом и Зеппелином.