Свирепая справедливость

– Но если это сойдет ей с рук, – настаивал Колин, – дальше-то что будет?

– Этого никто не может предугадать, – ответил Паркер, и оба они посмотрели на Питера.

Он, казалось, постарел на двадцать лет. В углах рта обозначились глубокие морщины, как следы эрозии на граните. Только глаза оставались живыми – синими, свирепыми, как у хищной птицы.

– Я хочу, чтобы вы поверили в то, что я вам сейчас скажу, Питер. Я не говорил вам этого, чтобы не давить на вас, – спокойно сказал Паркер. – Я рассказал вам только то, что считал необходимым, чтобы вы могли защититься, если решите вернуться в логово льва. Приказать вам сделать это я не могу. Невозможно оценить связанный с этим риск. Имея дело с более слабым человеком, я назвал бы это самоубийством. Но теперь вы предупреждены, а я считаю вас единственным человеком, способным справиться с Калифом на его территории. Пожалуйста, поймите меня правильно. Об убийстве речи нет. В сущности, я категорически запрещаю вам действовать в этом направлении. Запрещаю – и если вы ослушаетесь, сделаю все возможное, чтобы передать вас в руки правосудия. Нет, я прошу вас быть как можно ближе к Калифу. Попытайтесь предугадать ее шаги. Заставьте ее проявить себя, чтобы мы могли законно воспрепятствовать ее действиям. Я хочу, чтобы вы забыли все эмоциональные соображения: заложников в Йоханнесбурге, вашу дочь – забудьте об этом, Питер. Помните, мы не судьи и не палачи... – Паркер продолжал говорить, громко и настойчиво, а Питер прищурившись смотрел на его губы и внимательно слушал, стараясь все обдумать и живо воображая себе то, что ему предстоит. Но его мысли безостановочно вертелись, как на детской карусели, и после каждого круга возвращались все к тому же решению.

Есть только один способ остановить Калифа. Мысль о том, чтобы вызвать баронессу Магду Альтман во французский суд, смехотворна. Питер старался внушить себе, что месть никак не связана с его решением, но слишком хорошо знал себя, чтобы обмануться. Да, месть имела к этому отношение, да, его трясло от гнева, стоило начать вспоминать, но мало того. Он убил ту немку, ту девушку Ингрид, убил Джилли О'Шоннеси и не жалел о том, что сделал. Их нельзя было оставлять в живых. Но в таком случае Калиф тысячекратно заслуживал смерти.

«И убить его может только один человек», – понял Питер.

Говорила она быстро, все с тем же едва заметным очаровательным акцентом, и ее голос был легким и теплым; он хорошо его помнил, но забыл, как этот голос на него действует. Сердце его билось так, словно он долго бежал.

– О Питер. Как приятно снова слышать твой голос. Я так беспокоилась. Ты получил мою телеграмму?

– Нет, какую?

– Узнав, что ты освободил Мелиссу-Джейн, я послала телеграмму из Рима.

– Не получил, но это неважно.

– Я послала через «Нармко» – в Брюссель.

– Вероятно, она меня там ждет. Я с ними не связывался.

– Как она, Питер?

– Все в порядке... – Питер обнаружил, что ему трудно называть ее по имени, трудно произносить ласковые слова. Он надеялся, что голос его звучит не слишком напряженно. – Но нам пришлось нелегко.

– Знаю. Я понимаю. Я чувствовала себя такой беспомощной. Я очень старалась – поэтому меня и не было, Питер, cheri, – но дни шли, а я не могла получить никаких сведений.

– Теперь все кончено, – хрипло сказал Питер.

– Не думаю, – быстро возразила она. – Откуда ты звонишь?

– Из Лондона.

– Когда вернешься.

– Час назад я звонил в Брюссель. «Нармко» срочно ждет меня. Лечу сегодня первым рейсом после полудня.

– Питер, мне нужно тебя увидеть. Мы слишком давно не виделись. Но, oh mon Dieu, мне сегодня вечером нужно быть в Вене. Подожди, сейчас подумаем. Если я пошлю за тобой «Лир», мы можем встретиться, хотя бы на час. Ты полетишь поздним рейсом из Орли в Брюссель, а я в Вену на «Лире». Пожалуйста, Питер. Мне так тебя не хватает. Мы целый час пробудем вместе.

Питер вышел из «Лира». Его встретили и провели в зал для особо важных пассажиров над главным залом аэровок–зала.

Когда он вошел, Магда Альтман быстро пошла ему навстречу. Оказывается, он забыл, как в комнатах светлеет от ее присутствия.

На ней был безукоризненный костюм – жакет и юбка – строгий, металлически-серый и чрезвычайно деловой. Длинные изящные ноги, начинавшиеся, казалось, от самой талии, ступали как ноги балерины, и Питер почувствовал себя неуклюжим; его тяготило сознание того, что зло рядом.

– О Питер! Что с тобой? – тревожно спросила она; в ее огромных, полных сочувствия глазах светилась искренняя озабоченность. Баронесса протянула руку и коснулась его щеки.

Напряжение и ужас последних дней привели Страйда на грань физического истощения. Кожа посерела, стала нездорово-землистой, и на ней темнела щетина. На висках появилось больше серебра, светлые нити видны были и в густых волосах, в глубоко ввалившихся глазах поселилось затравленное выражение.

– О дорогой, милый, – прошептала она тихо, так, чтобы никто в комнате не расслышал, и подставила ему губы.