Свирепая справедливость

Немец Курт полулежал в кресле пилота, положив пистолет на колени; он громко храпел, красная рубашка была расстегнута до пояса, волосатая грудь поднималась и опускалась. Он был небрит, длинные черные волосы падали на глаза. Ингрид уловила запах его пота и отчего-то почувствовала возбуждение. Она принялась внимательно разглядывать Курта. В нем чувствовалась жестокость и грубость, мужественность революционера, что всегда сильно привлекало ее – возможно, именно поэтому много лет назад она заинтересовалась радикалами. И она вдруг ужасно захотела Курта. Но когда разбудила его, положив руку ему между ног, глаза у немца были налиты кровью, изо рта дурно пахло, и даже искусный массаж не помог завести его. Через минуту с разочарованным возгласом блондинка отвернулась.

Чтобы унять возбуждение, Ингрид взяла микрофон и включила динамики в пассажирских салонах. Она понимала, что действует неразумно, но начала говорить.

– Внимание. Очень важное сообщение. – Она внезапно страшно разозлилась на всех. Они принадлежат к классу, который она ненавидит и презирает, к классу, олицетворяющему несправедливое больное общество, с которым она поклялась бороться. Жирные самодовольные обыватели. Они похожи на ее отца, и она ненавидит их, как ненавидела его. Начав говорить, Ингрид сообразила, что они не поймут ее языка, языка нового политического порядка, и ее гнев и раздражение, направленные против них и всего общества, усилились. Она не сознавала, что неистовствует, пока вдруг словно со стороны не услышала свой крик, похожий на крик смертельно раненного животного, – и тут же замолчала.

У нее кружилась голова, так что пришлось ухватиться за край стола; сердце частило и бухало о ребра. Ингрид тяжело дышала, словно пробежала большое расстояние. Ей потребовалась целая минута, чтобы взять себя в руки.

Когда она снова заговорила, голос ее все еще звучал прерывисто.

– Сейчас девять, – сказала она. – Если в течение трех часов тираны не уступят нам, мне придется начать казнь заложников. Три часа, – зловеще повторила она, – всего три часа.

Теперь она бродила по самолету, как большая кошка по клетке перед кормлением.

– Два часа, – сообщила девушка.

Пассажиры отшатывались, когда она проходила мимо.

– Один час. – В ее голосе звучала садистская радость предвкушения. – Сейчас выберем первых.

– Но вы обещали, – взмолился маленький врач, когда блондинка вытащила из кресла его жену, а француз повел ее в кабину.

Ингрид не обратила на него внимания и повернулась к Карен.

– Возьми ребенка, мальчика или девочку, – приказала она, – ах, да, и еще беременную. Пусть видят ее большой живот. Перед этим они не устоят.

Карен увела заложников в кухню переднего салона и под дулом пистолета заставила сесть рядком на откидные места членов экипажа.

Дверь в салон была открыта, и в кухню ясно доносился голос Ингрид, которая по-английски объясняла французу Анри:

– Чрезвычайно важно, чтобы срок ультиматума не истек без последствий. Если это сойдет им с рук, нам перестанут верить. Совершенно необходимо хотя бы на первый раз показать зубы. Пусть поймут, что наши ультиматумы не подлежат обсуждению, они окончательны...

Девочка заплакала. Ей было тринадцать, и она понимала опасность. Жена маленького врача обняла ее за плечи и нежно прижала к себе.

– «Спидберд ноль семь ноль», – неожиданно ожило радио, – сообщение для Ингрид.

– Говорите, диспетчерская, Ингрид слушает. – девушка схватила микрофон, предварительно захлопнув дверь.

– Представитель правительств Англии и Америки хочет передать вам предложения. Готовы записывать?

– Ответ отрицательный, – спокойно и невыразительно ответила Ингрид. – Повторяю: ответ отрицательный. Передайте представителю, что я согласна только на личные переговоры – и еще передайте, что осталось всего сорок минут до срока. Пусть поторопится, – предупредила она. Положила микрофон и повернулась к Анри.

– Все в порядке. Сейчас примем дозу. Наконец они зашевелились.

Снова безоблачный день, солнечные лучи ярко отражаются от металлических частей самолета. Жар проникает сквозь матерчатые подошвы тапочек, жжет голую шею.

Как и в первый раз, передняя дверь открылась, когда Питер прошел половину пути по бетону.

На этот раз заложников не было, люк оставался темным пустым прямоугольником. Сдерживая желание поспешить, Питер шел с достоинством, высоко подняв голову, крепко сжав челюсти.

Он был в пятидесяти ярдах от самолета, когда в проеме появилась девушка и остановилась, с ленивой грацией перенеся весь вес на одну длинную, загорелую голую ногу, слегка согнув вторую. На бедре – большой пистолет, узкая талия обвязана патронташем.

Она с легкой улыбкой следила за приближением Питера. Вдруг по ее груди заползала яркая точка, похожая на броско окрашенное насекомое. Девушка презрительно взглянула на Страйда.

– Это провокация, – заявила она. Было совершенно ясно: она знает, что это лазерный прицел одного из снайперов, укрывшихся в здании аэропорта. Легкое нажатие пальца, и пуля калибра 0.222 войдет точно в грудь, превратит сердце и легкие в кровавые лохмотья.