Свистать всех наверх

Как глубоко я нахожусь? Это был вопрос жизни и смерти. Судя по давлению, достаточно глубоко. Но насколько? Десять саженей? Пятнадцать? Двадцать? Я попытался вспомнить лоцию Торбейского пролива. В самом глубоком месте было восемьдесят саженей. И эта впадина располагалась совсем недалеко от южного берега, то есть от того места, где я находился. Боже мой! Я мог быть на глубине двадцати пяти саженей. Если это так, то все. Конец. Что написано в таблицах по декомпрессии? Человек, проведший десять минут на глубине тридцать саженей, должен потратить при подъеме на поверхность восемнадцать минут на остановки. Когда вдыхаешь воздух под давлением, избыточный азот скапливается в тканях. По мере того, как вы поднимаетесь на поверхность, этот азот с кровью переносится к легким, откуда удаляется в процессе дыхания. Но если вы всплываете слишком быстро, дыхание не успевает справляться с этим процессом, азот образует в крови пузырьки, которые приводят к мучительной, неизбежной кессонной болезни. Даже при подъеме с двадцати саженей мне потребуется шесть минут для остановок на декомпрессию.

Очевидно, что для меня это невыполнимо. Выхода не было. Но я знал наверняка, что каждая лишняя секунда, проведенная на глубине, обернется невыносимыми мучениями, когда начнется приступ кессонной болезни. Перспектива оказаться на поверхности под безжалостными дулами автоматов поджидавших меня убийц показалась даже более привлекательной. Я несколько раз глубоко вздохнул, чтобы как можно полнее насытить кровь кислородом, потом выдохнул до отказа и вздохнул последний раз полной грудью, стараясь заполнить воздухом все самые сокровенные уголки легких. После этого нырнул под воду, нащупал дверной проем, выбрался наружу и начал всплывать.

Я потерял счет времени на пути вниз, теперь то же произошло при подъеме. Я плыл медленно и спокойно, тратя силы только на то, чтобы обеспечить продвижение вверх, но не напрягаясь, чтобы не израсходовать преждевременно запас кислорода. Каждые несколько секунд понемногу выпускал воздух изо рта. Маленькими порциями, только для того, чтобы уменьшить давление в легких. Взглянул наверх. Вода была иссиня-черной, никаких проблесков света не замечалось. Надо мной могло быть и все пятьдесят саженей глубины. Но вдруг незадолго до того, как истощился запас воздуха и легкие начали болеть, вода немного посветлела, и я уткнулся головой во что-то твердое и неподатливое. Ухватившись за деревянную обшивку, перебирая руками, осторожно высунул голову, глотнул полной грудью восхитительного холодного, соленого воздуха и принялся ждать начала кессонной болезни — острых, болезненных судорог в суставах. Но их не было. Даже если я находился на глубине пятнадцати саженей, то должен был что-нибудь почувствовать. Значит, здесь было не больше десяти саженей до дна.

За последние десять минут моей голове досталось ничуть не меньше, чем остальным частям тела, но способность распознать, за что я цеплялся, она не утратила. Это была корма корабля. Как бы в подтверждение догадки, в каких-нибудь двух футах от меня два винта, медленно вращая лопастями, лениво перемешивали чуть фосфоресцирующую под ними воду. Я всплыл прямо под кораблем. Мне повезло. Я запросто мог угодить под винт, который тут же расколол бы мне череп. Даже сейчас, если рулевому взбредет подать назад, меня затянет под один из винтов, и получится хорошо прокрученный мясной фарш. Но, по-видимому, Господь Бог считал, что я уже испытал слишком много, чтобы кончить жизнь так бесславно.

Слева по борту виднелась торчащая из воды скала, на которую мы упали. Она была ярко освещена двумя бортовыми прожекторами. Мы находились ярдах в сорока от рифа и, благодаря непрерывной работе винтов, держались на одном месте, несмотря на ветер и волны. Снова и снова поисковый прожектор обшаривал темную поверхность моря. Я не видел людей, стоящих на палубе, но мне не надо было подсказывать, чем они заняты. Они ждали, вглядываясь во тьму и не спуская рук с автоматов со снятыми предохранителями. Корабль я тоже практически не видел, но твердо решил, что должен буду его безошибочно опознать, если когда-нибудь с ним столкнусь. Я вытащил из ножен нож и вырезал на корме, у самой поверхности воды, знак в виде буквы «V».

Впервые я услышал голоса. Говорили четверо, и мне было очень просто узнать каждого. Если я проживу до ста лет, то все равно не смогу их забыть.

— С твоей стороны ничего, Куинн? — Это был капитан Имри, человек, который организовал охоту за мной на борту «Нантвилля».

— Ничего, капитан.— Я почувствовал, как у меня зачесалась шея. Куинн. Он же — Дюрран. Мнимый таможенник. Человек, которому почти удалось задушить меня до смерти.

— А у тебя что, Жак? — опять капитан Имри.

— Тоже ничего, сэр.— Это был специалист по стрельбе из автомата.— Восемь минут как мы здесь, и пятнадцать — как они ушли под воду. У человека дыхания не хватит, чтобы продержаться столько.

— Достаточно,— сказал Имри.— За сегодняшнюю ночную работу нас всех ждет награда. Крамер!

— Я здесь, капитан Имрри! — он грассировал не меньше самого капитана.