Свобода

– Пойдем, – предложил я. – Что мы высиживаем? Если нечего делать, надо либо есть…

Он перебил:

– Помню, помню! Не спеши. Я условился кое с кем.

– О чем условился?

– Не спеши.

Он явно нервничал. Вертел сложенную бумажку. Я отнял – раздражало.

– Только не выкидывай, – предупредил Андрюха. – По-моему, их еще не поздно сдать с утра. За полцены. Или за четверть.

– Сдать?

Я развернул бумажный квадратик, поделившийся на два голубых железнодорожных билета. Число нынешнее. Вагон купейный.

– Признайся мне как на духу, – сказал я после оторопелого молчания, – бомба существовала?.. Существует?

Андрюха посмотрел вверх. Облака уже сомкнулись, луна исчезла.

– Слушай, – спросил он, – ты чувствуешь трение?.. Обо все, о вещи? Как оно меня доводит, знаешь… Самый звук его…

Я согласился: не люблю тоже. Особенно шелк и болонью.

– Нет, не то. Я не о том трении. И это не звук, конечно. Хотя… почти. Вот стоит только зашевелиться – и сразу вокруг все как-то натягивается: снег вот этот, асфальт, машины, столбы эти чертовы… Сперва вроде и раздается и пропускает – потом тянет, тянет… Как на резиновом ремне. Чем быстрее хочешь бежать – тем сильнее оттаскивает. Раньше-то мне было наплевать. Раньше меня как бы не убывало…

– Не убывало, не убивало… Снова меня морочишь?

– Я к чему: это ведь неспроста наверняка – такая паскудная упругость. Зачем-то, стало быть, нужно, чтобы я задыхался? А зачем? Ты понимаешь? Я не понимаю. Место освободить? Какое место? Вынудить на что-нибудь? На что? Да что с меня, в принципе, можно получить?

Я зевнул.

– Зависит от угла зрения. Кто, по твоему мнению, виноват. Ежели бесы с лярвами – они, говорят, именно твоего страха и добиваются. Затравленности. Они этим питаются. Или, скорее, жажду утоляют. Изводит их потому что жажда адская, и не ведают они от нее покоя – во! Если люди… ну, в общем, то же самое. А еще можно считать, что тут природа, закон, естественное состояние. Закон – штука самодостаточная и осуществляется в целях себя самого. Смиряются или бунтуют, как ты, отдельные единички, ему, соответственно, без разницы.

Озадаченный Андрюха затеребил бороду.

– Эй, – испугался я, – ты всерьез не принимай мою болтовню. И хватит юлить. Ответь.

– Ты, – вздохнул Андрюха, – просто давно не ездил…

– Куда не ездил?

– Никуда. В том-то и дело. Не привык, не знаешь. Уже бесполезно.

Ничего не меняется… Вон они!

Машина, пролетевшая было по переулку, обеими осями громыхнув в дорожной выбоине, выползла задним ходом из-за угла, притормозила возле таблички с номером дома и повернула к нам. Светлая

"Волга", пикап. Андрюха поднялся навстречу. В машине врубили дальний свет, от которого пришлось загородиться рукой.

Я возмутился:

– Сбесились, козлы? Ума нет?

– Только не возникай! – прошипел надо мной Андрюха. – Рот не открывай, ясно?

Дверцы машины распахнулись с двух сторон одновременно, и на асфальт ступили Пат с Паташоном – длинный худой шланг и плотный коротышка. Очевидно, еще один остался за рулем: мотор продолжал работать и фары по-прежнему слепили. Андрюха не двигался.

– Этот, – подал голос коротышка, – точно. Я его видел сегодня у наших.

– Мужики, – сказал Андрюха, – я ведь не с вами разговаривал…

– Не с на-а-ми… А ты ждал, он прямо сам к тебе посреди ночи подкатит, да?

– А второй? – спросил, оглядываясь, длинный.

– Он здесь живет, – сказал Андрюха. – Все нормально.

– Нормально? Тогда потопали, если нормально.

В тамбуре подъезда я спохватился, что мы забыли сумку, и вернулся на улицу. Коротышка пошел следом, а затем снова пропустил меня вперед. От таких маневров я даже повеселел.

– В чем дело? – шепнул я, поравнявшись с Андрюхой на лестнице. -

Кто эти люди? Твои друзья-уголовники?

Но при обыкновенном, мягком освещении они уже не выглядели смешно. Бульдожья комплекция коротышки скрадывала недостаток роста; он был постарше нас, с коротко остриженной головой и приплюснутым носом, в спортивной куртке, кроссовках и мешковатых свободных джинсах. Длинный определенного возраста не имел, а стиля придерживался артистического: дорогое полупальто с золотыми пуговицами, разноцветный шелковый шарфик и ботинки на каблуке, с медной полоской на заостренных мысках – по весенней московской каше в таких не слишком-то порыскаешь; волосы он убирал сзади под резинку, отчего лицо казалось еще более узким и еще более вытянутым. Я подумал, что в качестве боевой единицы длинного вряд ли используют.

Андрюха открыл своим ключом, прошел сразу в комнату и выволок на середину ящик, отбросив дырявый шерстяной плед, которым я его драпировал.

– Вот.

– Занавески задерни, – сказал длинный.

Я прислонился к стене в прихожей и наблюдал оттуда, но коротышка встал у двери, а меня подтолкнул – проходи! Длинный уже изучал карабин. Поднес к уху, дважды спустил затвор и хмыкнул без выражения:

– Старый.

Андрюха пожал плечами.

– Какой есть.

Длинный освободил магазин, дунул в него и загнал обратно.

Прицелился в своего напарника, сказал: "Пу!" – и коротко заржал.

Андрюха отдал ему коробку с патронами.

– Не густо.