Свобода

Руки у Андрюхи заметно тряслись. Я, похоже, чего-то не догонял: никакого железного привкуса во рту, никакого ощущения опасности.

Двустволка и обрез подробного осмотра не удостоились: щелчок курками, перелом, быстрый взгляд в стволы.

– Капканы не нужны? – спросил Андрюха. – А то забирай до кучи.

Бесплатное приложение.

– А что, – заинтересовался коротышка, – я бы взял. Летом бате отвезу. Покажи-ка… У них там в Курской области волчары – человеку по пояс.

Потянувшись за капканом, Андрюха задел крышку, которую почему-то не откинул совсем, а поставил стоймя на тугих петлях, и наклонившийся над ящиком длинный едва успел отпрянуть.

– Удод! – заорал он, отчасти расположив меня в свою пользу оригинальным ругательством. – А если по пальцам? Я бы тебе твои оторвал…

– По телевизору программа была, – сообщил коротышка из прихожей, – в Америке негр один, безрукий, – так он на гитаре ногами, трень-брень. Кладут ее на пол перед ним, носки с него стягивают, а он пальцами шевелит, струны дергает. И отлично у него выходит.

– Ты чего порешь-то? – сказал длинный.

– Я вот, Музыка, на тебя удивляюсь. Скучный ты. Бухнешь – и сидишь, стол рогами бодаешь. Ты бы гитарку свою принес, спел что-нибудь…

Длинный взвешивал на ладони брикет взрывчатки.

– И что же я тебе петь должен? "Мурку"? Или ты больше по Пугачевой?

– Не, – признался коротышка, – я Пугачеву как раз не очень. Это для баб. Ну, Розенбаум – хорошие песни…

– Розенбаум, Вилли Токарев… – Длинный символически плюнул. -

Мало я наелся за девять лет в кабаке такого дерьма.

– А ты небось романсы всякие уважаешь?

– Вот что я буду с тобой говорить, а? Ты хоть имена слышал:

Колтрейн, Майлс Дэвис?

– Так это, поди, из новых. Хэви-метал.

– Мудило ты, – сочувственно сказал длинный.- Колтрейн умер, ты еще под стол пешком ходил. Великий джазовый музыкант.

– Ну ты даешь! – неподдельно изумился коротышка. – Джазовый!

Вроде Утесова, что ли? Была охота… Тоска зеленая.

Длинный набрал воздуха и медленно выдохнул.

– Ладно, все. Кончай базар.

Повернулся к Андрюхе:

– Детонаторы.

Андрюха хлопнул себя по лбу и полез в шкаф. Запалы у него оказались завернуты в мою любимую летнюю футболку. Длинный размотал, посмотрел, завернул опять – и футболка легла в ящик.

– Э… – сказал я.

– Что? – спросил коротышка.

– Нет, ничего.

– Складывай, – распорядился длинный, – и тащи в машину.

– Я один? – растерялся Андрюха. – Я не подниму…

– А вон друган твой тебе подсобит.

– Я капканы-то беру, – напомнил коротышка.

Длинный с ним посоветовался, ткнув ящик носком модного ботинка:

– Войдет?

– Куда он денется!

– А деньги? – Андрюха сглотнул. – Лучше бы здесь…

– Боится, кинем в темноте, – определил коротышка и подморгнул мне по-доброму, словно давний приятель. – А на свету, думает, не сумеем.

Длинный медленно опустил пятерню в боковой карман. Но вынул не пистолет – к чему, все еще без каких-либо признаков страха, я почти приготовился, – а небрежный пук зеленых банкнот: десять или пятнадцать. Достоинства со своего места я не различал.

– Проверишь?

Андрюха помусолил углы, сбился, начал заново. Поискал в бумаге волоски.

– Тут не хватает…

– Много?

– Пять долларов.

– Не мелочись, – сказал длинный.

Мы погрузили ящик в кузов пикапа. Водитель грыз яблоко и помыкивал, балдея, в такт французской песенке по радио:

"Вояж-вояж…" Фары он так и не выключил, не ослабил. Под радиатором, грациозно укрыв хвостом лапы, грелась белая в подпалинах кошка. Гости не попрощались. На выезде машина чиркнула скулой горбатый "Запорожец" без колеса, поставленный на вечный прикол у края площадки, – дверцы у него не запирались, и внутри раздолье было играть детям. Мы следили за ней, пока она не миновала перекресток и не пропала из вида. Стало тихо.

– Все? – спросил Андрюха у тишины.

– Если ты больше никого не пригласил…

– Все.

Подумал. Добавил:

– Уф… Надо бы выпить.

Мне передалось его облегчение – и только теперь пробежал по коже запоздалый холодок.

– Может, и надо, – сказал я. – У кого флаг?

– Ах да…

Под лампой на козырьке подъезда он отделил себе какую-то часть денег и мне вручил остальное.

– Что, вовремя?

– Не то слово. Раньше, чем я надеялся.

– Я же обещал.

Ночное окошко от магазина на Тишинке мы нашли заколоченным – пункт упразднили. На Красной Пресне торговали, но когда Андрюха положил на прилавок десятидолларовую купюру, продавщица молча кивнула в направлении двух патрульных, передававших друг другу литровый пакет кефира около побитого автомата для кофе-эспрессо,

– запрещено. Андрюха утверждал, что у нас нет причины отчаиваться. Теперь по всему Арбату частные киоски со всякой всячиной – какой-нибудь будет работать и ночью. Покупать там излишне дорого, мы загоним немного зеленых и вернемся сюда по пути домой.