Свобода

Значит, кто-то должен служить! А тебя послушать - и ясно, за что москвичей всюду ненавидят. У вас даже тени понятия нет о таких вещах, как гражданский долг, о том, что, в конце концов, просто первая обязанность мужчины - отстаивать, если нужно, интересы своей родины и своего народа. Нет, вы во всем видите исключительно бессмыслицу и несправедливое принуждение. Увиливаете любыми правдами и неправдами. А деревенским парням - им деться некуда. Институты не для них, и болезнь фальшивую себе не состряпаешь - живут-то на виду. Вот они и идут, и терпят, как ты назвал, издевательства, и погибают, покуда вы тут прячетесь по больницам, а в сущности - за их спины...

- Мама! - взмолился я. - Ну что ты городишь?! Кто такие: мы, вы? Ты хоть вспомни, что мы не вообще рассуждаем, а о твоем сыне! Ты же не хочешь, чтобы он там очутился! Стало быть, нутром чувствуешь обман? Догадываешься, что у слов, которыми тебя покупают, бессовестным образом подменили значение? Разве родина - это государство? Разве власть и народ одно и то же? - если уж ты не можешь обойтись без подобных категорий. Прежде всего в том преступление и бесчестие, что власть, прикрываясь законом и разглагольствуя о государственных интересах, использует принудительную, дармовую, с уголовными порядками армию в собственных целях.

- Теперь, - сказала она, - все изменится. Нужно время.

- Да? Ну, не знаю. - Разговор меня злил, впереди просматривалась бесконечная цепь взаимных возражений, и я спешил его свернуть. - Тебе виднее. Я плохо разбираюсь, что нынче творится. Только я надеюсь, ты не будешь в случае чего ставить ему палки в колеса? И на мораль, пожалуйста, не дави. Хочешь устанавливать правила - устанавливай их себе. А он пускай сам решает, кому обязан, кому не обязан...

Мы отчужденно замолчали. Телевизор транслировал арктические панорамы. Я подумал, что все равно хорошо сделал, приехав. Уже давно мы нуждались друг в друге ровно настолько, чтобы встречаться пару раз в году - один из них, как правило, в сентябре, в ее день рождения. Я знал, что сходиться чаще было бы тяжело нам обоим.

Но и стоило мне прозевать очередной срок - она обижалась, переживала, что забуду ее совсем. Сегодняшний визит благополучно освобождал нас до осени.

Я выждал паузу, перевел разговор на другое и осторожно закинул удочки, нельзя ли сколько-нибудь одолжить у нее. Она растерялась и запустила пальцы в журнал мод на столике - всю жизнь их выписывала и ничего не шила. Она не умела отказывать: робела, обыкновенно уступала, а после стыдилась своей робости - и потому очень не любила, когда ее о чем-либо просили. Это я перенял по наследству.

- Нет так нет, - сказал я. - Не бери в голову.

- Понимаешь, медицина - такая прорва... Ладно, операции нам оплатили. Но половину специалистов мы приглашаем за свой счет. И еда... Больничная в рот не лезет! Мне теперь зарплату поднимают каждый месяц. Но цены-то обгоняют!

Она приготовила мне омлет с расплавленным сыром. Я еще не проголодался, но не мешало загрузиться впрок. За столом расспрашивала:

- Не болел?

- Смотря чем. Дух, боюсь, болен у меня. Как выражается английский словарь - проходит через ночь. Остальное вроде нормально.

- Жилье получается пока что снимать?

- Я не снимаю сейчас. Сторожу квартиру. Друг один двинул на край света...

- Видишь, как удачно. Мы с твоим отцом тоже снимали, года два или три не помню уже. Еще до тебя. Это ничего. Все устроится. Женишься. Не надумал жениться?

- Я невыгодная партия. И необщительный.

- А работаешь по-прежнему в церкви?

- Ушел. Уволили, правду говоря. Они больше не издают книги.

- Но какие-то связи полезные, знакомства у тебя сохранились? Ты держись за них.

Обязательно что-нибудь предложат. Если у тебя в руках издательское, литературное дело - это отличная профессия, настоящая.

- Ну да, - сказал я. - Так приблизительно и складывается.

- С твоим братом все по-другому, - посетовала она.- А в тебя я с самого начала верила. Ты был очень серьезный. Почти не плакал. Сидел в манеже и рвал детские книжки - часами. Никак не мог научиться перелистывать. А я стирала ползунки и радовалась: вот вырастет глубокий, цельный человек...

На обратном пути имел место контролер, но странно расслабленный и уступчивый: я ему наплел, что у меня нету ни рубля, и он даже не заставил сойти на ближайшей остановке. Я только здорово перепугался от неожиданности, когда он сунул мне под нос красное удостоверение.

Я восстанавливал в памяти еще одну старую историю, связавшуюся и с мыслями о брате. Получасом ранее, попрощавшись с матерью, я спускался в подземный переход под Рублевским шоссе и разминулся с человеком, которого почти наверняка узнал.