Свобода

Входя в палатку или в вагончик полярников, щедро улыбаясь поверх голов, он шел мимо всех недостойных, тянувшихся к нему для рукопожатия, словно не замечая их, к тому, кто был достоин, и демонстративно пожимал руку только тому, достойному. Так сказать, устанавливал иерархию и выстраивал вертикаль.

Один новичок с материка, рабочий, бивший шурфы, щербатый, с колючим насмешливым взглядом, однажды прицепился к Ивану Савельевичу, обидевшись на то, что начальник не пожал ему руку: «Я что, фраер какой-то?».

И тут Ивана Савельевича понесло: на всю тундру закричал он о том, что слишком много чести для какого-то новичка жать ему, хозяину тундры, руку, что не по Сеньке шапка, что вот поработаешь на островах с мое, тогда тяни свою руку… Хорошо еще, что работягу вовремя оттащили от Ивана Савельевича другие работяги, да и Мамалена, к счастью оказавшись рядом, пообещала работяге бутыль спирта, лишь бы только тот не пускал в ход кулаки…

И все же до сих пор Иван Савельевич был не вполне доволен собой.

Дело в том, что за все эти годы им на острове не было совершено ни одного подвига (пытка кислородным голоданием в перекрученном спальнике и поедание гнилой икры — не в счет), не было открыто ни одного плохонького месторождения, даже мало-мальски заметного рудопроявления, одним словом, ничего из того, что позволило бы Ивану Савельевичу с чистой совестью в институтской курилке доставать из кармана капитанскую трубку и, неторопливо раскуривая ее, подтрунивать над внимающей ему молодежью. За все эти годы он не подстрелил и пары гусей, которых на местных озерах кормилось без счету. Что уж тут говорить о мамонте, чей бивень или зуб имелся тут даже у самого последнего работяги. И Иван Савельевич маялся, с завистью поглядывая на своих подчиненных, несущих из тундры то подстреленную дичь, то двухаршинные оленьи рога…

В тот день в лагерь Ивана Савельевича нагрянул вездеход с запиской от Черкеса: тому необходимо было согласовать с «академиком» какие-то вопросы, утрясти некоторые моменты. Весь полевой сезон производственник Черкес и «наука» работали в связке и, как могли, взаимодействовали. Черкеса просило об этом материковое начальство, с опаской поглядывавшее в сторону тестя Ивана Савельевича — грозного члена-корреспондента. Хотя Черкеса об этом не надо было просить. Он насквозь видел Ваню-простоту — крикливого, заносчивого, обидчивого, не приспособленного к жизни за Полярным кругом, но все же любящего свое дело и ради него терпящего все лишения. За одну только эту любовь к делу Черкес был готов опекать пожилого ребенка.

По пути сюда-механик водитель подстрелил олененка, которого собирался доставить буровикам, стоявшим неподалеку от базового лагеря Черкеса, — те уже давно сосали лапу, а за Витей там остался карточный долг, который он и собирался отдать олениной. Правда, Черкес запретил механику-водителю охоту, разрешив стрелять только для самообороны, в случае нападения на него хищников, объяснив это тем, что не хочет связываться с охотнадзором, от которого за любого подстреленного здесь рогатого в первую очередь попадет начальнику, то есть ему — случалось, что над островом действительно кружил какой-то вертолет.

Стрелять в оленей мог только… сам Черкес. Естественно, в силу форс-мажорных обстоятельств, когда подчиненные ему люди испытывали недостаток в питании. Все всё понимали, согласно кивали и, отъехав от базового лагеря на расстояние, на котором Черкес уже не мог ни видеть, ни слышать, ни тем более обонять запах сваренного мяса, занимались добычей рогатого. Была в этой позиции Черкеса доля лукавства: очень уж он не любил, когда кто-то, кроме него, успешно охотился. Ну, гусей, которых добывал Пантюха, он еще терпел (тот лучшие экземпляры отдавал Черкесу — платил дань) — ел котлету по-киевски или по-пожарски и нахваливал. Но за оленя мог и наказать деньгами. Попасть к буровикам в тайне от Черкеса Виктору было невозможно. Еще издалека услышав рев двигателя, Черкес непременно вылез бы из палатки с биноклем и лишил механика-водителя премиальных.

С мешками пантюхинского хлеба, ящиками консервов, письмами из дома и указаниями начальства вездеход должен был за неделю навестить несколько дальних выбросов. Однако за неделю только что добытый олененок мог пропасть. Узнав об олененке, Иван Савельевич раскраснелся. Его глаза за стекляшками заговорщически блеснули, и он предложил Виктору свою помощь — взялся самолично доставить мясо на буровую. А уж с буровой он заглянет к Черкесу, чтобы покалякать, показать друг другу материалы, всего ведь по рации не выскажешь — секретные все-таки дела. Кстати, если что, Иван Савельевич берет олененка на себя: скажет Черкесу, что сам подстрелил зверя. Черкес ведь ему — не указ!