Свобода

—А кто же тогда выл и кричал? — сдерживая улыбку, выразил сомнение буровой мастер, работавший тут уже не один сезон и знавший особенности натуры Ивана Савельевича.

—Вьюга, — усмехнулся один из присутствующих, также отлично знавший Ивана Савельевича. — То как зверь она завоет, то заплачет, как дитя…

Сбросив с себя ватный костюм, Иван Савельевич попросился к буровикам на ночь, хотя был еще ранний вечер и можно было за какие-то полчаса дойти до лагеря Черкеса. При этом он положил свою вывернутую наизнанку куртку на самые далекие от входа нары, где обосновался новичок Любимов. Любимов попробовал было возмутиться, но голодающие так посмотрели на него, что тот молча снял свой спальник с матраса и раскатал его на полу под чьими-то нарами. Похоже, поступать так Любимову уже приходилось.

В вагончик к буровикам, кажется, никто не рвался и в окошко не заглядывал. Так что Иван Савельевич, между делом уничтоживший на столе голодающих все галеты вместе с двумя банками тушеной свинины (брал банку в руки и, не прерывая своего рассказа, проглатывал ее содержимое), понемногу пришел в себя и теперь мог в деталях описать свою битву с медведем. Он и принялся это делать, не жалея красок, обращая внимание слушателей на некоторые выразительные детали (например, налитые кровью глаза хищника), посмеиваясь над собой в самые критические, самые смертельные моменты схватки и благородно наделяя противника чуть ли не добродетелями. На таком фоне победа Ивана Савельевича над медведем выглядела подвигом. Голодающие вежливо слушали гостя, едва заметно усмехаясь, но рассказчика это не трогало. Даже глубоким вечером, когда все уже, почесываясь, ворочались в своих спальниках, Иван Савельевич продолжал повествовать. Правда, вперемешку с медведем в рассказе уже фигурировали директора заводов, министры, академики и глубокий вражеский тыл… Сердце Ивана Савельевича ликовало: теперь он был героем и ходячей легендой. Так что никакой олененок, принесенный умирающим от голода людям, конечно же, не мог сравниться с роковой схваткой с опасным зверем. Весь этот вечер и еще полночи Ивану Савельевичу мучительно хотелось в туалет, но выйти за дверь и угодить там в лапы недобитому противнику, было по крайней мере мальчишеством. И Иван Савельевич изо всех сил терпел. Только когда каждый здесь по разу, а то и по два сбегал в тундру «до ветру» и вернулся невредимым, Иван Савельевич осторожно спустился на пол.

Терпеть не было сил, но пару минут Иван Савельевич все же простоял у окна, пытаясь разглядеть зарывшегося в снег потенциального противника. Потом, не обнаружив ничего подозрительного, на цыпочках вышел на крыльцо. Посмотрел налево, направо и где-то метрах в ста разглядел «домик». Однако идти до туалета сто метров по открытой, простреливаемой местности — это ли не безумие?! Опасливо озираясь и прислушиваясь к тишине, Иван Савельевич спустил штаны и, присев на порожке, опорожнил изнывший кишечник. Потом воровато спустился по ступеням и, быстро забросав свежим снегом теплую кучу, на цыпочках вернулся в вагончик. Утром всех на буровой поднял Черкес. Узнав по рации о схватке «академика» с медведем, он тут же выехал сюда на своем «болотоходе». Иван Савельевич скромно поблескивал стекляшками, пока молодой специалист, вчера подсказавший Ивану Савельевичу идею схватки человека с медведем, излагал Черкесу суть приключения Ивана Савельевича, убирая уж слишком выпуклые художественные подробности. Кажется, этот добродушный паренек и сам побаивался хищника, поскольку в туалет ходил лишь при свете дня, когда всюду шумели механизмы и люди из бригады незлобно перекрикивались матерными словами.

Округлив глаза (вы что, серьезно?), Черкес смотрел то на голодающих, то на Ивана Савельевича. Наконец опустил голову и покачал головой — все понял. Пообещав буровикам в ближайшие дни добыть им оленя, Черкес пригласил Ивана Савельевича в трактор, чтобы отвезти его возмущенной Мамелене, с раннего утра требовавшей от начальника полевой партии проявить ответственность — найти и доставить пожилого ребенка под мамино крыло.

Спускаясь по ступеням крыльца, Иван Савельевич обратил внимание на то, что сделанный им ночью возле входа сугроб уже начал подтаивать и приобретать характерный буроватый оттенок. Это испортило Ивану Савельевичу настроение и заставило его прибавить шагу.

Пока ехали к Мамелене, Черкес молчал, понимая, что, начни он только расспрашивать «академика» о медведе, Иван Савельевич понесет ахинею. Правда, пожилой ребенок был мрачен и на удивление немногословен: все думал о том, как приютившие его люди рано или поздно обнаружат возле входа в свое жилище его кучу. Хотя, конечно, кучу можно было приписать и медведю, который ночью приполз к вагончику, чтобы хоть таким отвратительным образом отомстить победителю.

Сдав Ваню-простоту его Мамелене, Черкес даже не вспомнил о том, что хотел посмотреть материалы «академика». Какие там материалы! Мамалена со сдержанными причитаниями тут же увела мужа в КАПШ для всестороннего медицинского осмотра, а Черкес поехал в тундру за обещанным буровикам оленем.