Свобода или совесть. Разговор с Дж. Ст. Миллем

Нельзя не видеть, что в отношении человека и общества Милль – безграничный оптимист. Он принимает на веру, без доказательств, самые смелые предположения относительно человека и его природы, а именно – предположения самые лучшие, самые лестные. В кальвинизме, утверждающем, будто «природа человека в корне повреждена» (положение общехристианское, из которого кальвинизм делает только чрезвычайно далеко идущие выводы), Милль видит не «частичную истину», которую следовало бы дополнить и поправить, но чистую ложь, и прямо говорит: с природой человека всё в порядке, нужно только дать ему неограниченную свободу действовать сообразно этой природе. Однако если бы с природой человека всё дело действительно обстояло так хорошо, как полагают либералы, то человеческая история, полагаю, имела бы несколько иной вид. Христианство небезосновательно говорит о порче, трещине в человеческой природе, которая не позволяет человеку ни удовлетвориться животным существованием, ни предаться добру или злу в чистоте. Есть некая сила, всегда отклоняющая компас человеческих желаний, куда бы ни указывала его стрелка – к добру или злу. Человек есть существо, которое строит здания и само их разрушает, причем с одинаковым удовольствием делает и то, и другое. Поэтому смотрим ли мы на человека как на животное существо, как на «смертного бога», как на злобную тварь – мы во всех случаях ошибаемся. Христианство честно признаёт присущую человеку двойственность – философия, с ее страхом всякого дуализма, предпочитает ее не видеть, и только от господствующего настроения эпохи зависит, какая из сторон человеческой природы будет принята за единственную, за сущность человека. В наши дни в человеке предпочитают видеть демона-разрушителя; но еще несколько столетий назад предпочитали смотреть на него как на смертного бога…

16

Принцип «свободного обсуждения» истин, которые не могут быть ни доказаны, ни опровергнуты логическим или опытным путем, или же таких, «опытный путь» проверки которых требует целых человеческих жизней или столетий, в конечном счете должен приводить к отвержению этих истин вообще, или – что то же самое – к провозглашению равной ценности всех могущих быть высказанными мнений. Не думаю, чтобы этот вывод не соответствовал намерениям Милля. Условием свободного развития человеческой личности он явно считал выведение всех спорных, а в конечном счете – важнейших, вопросов человеческого существования «за скобку». Общество, своей главной целью ставящее охранение интересов меньшинства, всякой человеческой личности, независимо от признаваемых ей ценностей, вполне может стать мягкой подстилкой, уютным стойлом, но никогда больше не будет оградой и защитой культуре. Либерально понятое государство перестает быть домом своеобразно понятой, исключительно признанной, ревниво охраняемой культуры, и становится теплым гнездом для выведения «индивидуальностей», которых самоутверждение заботит куда больше, чем культура или будущая судьба опекающего их государства. Это тоже своего рода «идеал», сторонники которого в последние столетия не переводятся в России; но это идеал, враждебный всякому культурному развитию. Удивительно, что Милль, который так печется о своеобразии личного развития, о «высоких мыслях и возвышающих чувствах», ¹² не видел непосредственной связи между культурой и личным развитием, в первой не ощущал почвы для второго и забывал о том, что не имея под собой доброй почвы, никакая «высшая личность» не разовьется; и на истощенной земле, пользуясь «неограниченной свободой», поднимутся сорняки… Защищая личность, следует защищать культуру; защищая культуру, следует защищать неравенство и отбор, п. ч. ни одна известная нам культура не вырастала на основе «свободного состязания истин», напротив – с самого начала шла по пути ограничения и самоограничения, ревнивой защиты высшего и священного. То, что человечество собиралось вокруг разных алтарей, не упраздняет необходимости алтарей вообще. Однако в культуре, по-видимому, Милль не видит ничего, кроме набора более или менее ложных мнений, который только стесняет личность на ее пути к «разностороннему развитию». Человек предполагается действующим в пустоте, «всесторонне развивая»… что же, собственно, ему полагается развивать? Ожидается, что он станет «следовать свойствам своей натуры». Однако в условиях отсутствия питающей и поддерживающей культурной почвы мы вправе заподозрить, что за «свойствами натуры» будут приняты, скорее всего, господствующие склонности, если не сказать – страсти. По меньшей мере, опыт второй половины XX столетия, когда либерализм захватил всю Европу и известную часть Азии, оправдывает это подозрение.

17