Свобода на продажу: как мы разбогатели - и лишились независимости

Я знаю Мауро с 90–х годов, еще со времен нашей работы в Москве в качестве корреспондентов. Он охотно рассуждает об обмене свободы на безопасность и процветание и о роли Берлускони в этой сделке. Я расспрашиваю Мауро о свободе выражения: в конце концов в Италии процветает и громко заявляет о себе интеллигенция. Несмотря на давление и неудачи, многие газеты проводят успешные расследования и публикуют резкие комментарии. Мы обсуждаем интернет, и Мауро делится со мной любопытным наблюдением, которое, по его словам, справедливо не только для Италии. По его мнению, интернет–революция способствует не кооперации, а разобщению людей:

С интернетом у нас нет ни стен, ни границ. «Везде» — значит «здесь». Мы не связаны прошлым, однако мы исключаем себя из общественного дискурса… Если хотите, можете называть это демократией, но было бы лучше назвать это демократическим одиночеством. Гражданин чувствует себя одиноким, ощущает оторванность от информации и считает, что он может действовать в одиночку. Когда-то существовала возможность раскрытия личных ощущений и ценностей в рамках общих интересов. В настоящее время гражданин больше не верит в эффективность организованных массовых акций. Гражданин превращается в наблюдателя. Политика — это просто большое событие. Государство говорит гражданам: «Вы чувствуете себя одинокими, ну так позаботьтесь о своей жизни, а остальное предоставьте мне. Общественные связи — это моя забота».

Его слова — лучшее подтверждение сингапурского Пакта, которое мне приходилось слышать во время своих поездок. И все же, хотя итальянская сделка может быть аналогичной сингапурской, Берлускони гораздо менее впечатляющая фигура, чем Ли. Какими бы ни были замечания по поводу свободы слова и демократии в Сингапуре (как я говорил выше, у меня их множество), у его основателя была не только стройная политическая доктрина, но и ряд принципов, исходя из которых ее следовало оценивать. Между тем, одну страну считают авторитарной, вторая же принадлежит к кругу демократий. Это еще один пример размытых разделительных линий, ярлыков, маскирующих действительность. Для Берлускони, как и для Путина, политическая власть и экономическая мощь неразрывно связаны.

Еще одной родственной Берлускони душой является таиландский миллиардер, популист, демагог и премьер–министр Таксин Чинават. Он был любимцем среднего класса, который верил, что без сильного государства и сильного лидера они не заработали бы тех денег, которые смогли заработать. После более чем пяти лет пребывания у власти в сентябре 2006 года он был свергнут в ходе военного переворота и обвинен в коррупции и злоупотреблении властью.

В каждом из этих случаев правители использовали выборы и видимость конституционности, чтобы укрепить власть, которая соединяет демократию и авторитаризм. По мнению Мауро, в истории был один весьма показательный пример. Итало Бальбо, доверенное лицо и наиболее вероятный преемник Бенито Муссолини, один из самых безжалостных руководителей чернорубашечников, был также и пионером авиации. Он возглавил два массовых перелета через Атлантику. Когда его эскадрилья (24 самолета) достигла США, на его долю выпали восторг толпы, парады, даже ленч с президентом Франклином Д. Рузвельтом. В глазах многих Бальбо воплощал благородство и молодецкий стиль. Для них это было важнее его политических убеждений. Мауро уверяет меня, что Италия сейчас имеет дело с аналогичной проблемой. Тем не менее он предостерегает от прямого, упрощенного уподобления Берлускони Муссолини. По его словам, то, что происходит сейчас, имеет менее явный характер: «Люди видят в Берлускони 'старого итальянца' — изворотливого, забавного. В действительности он человек очень современный, очень европейский. В Европе мало разбираются в этом новом типе лидерства».