Свобода совести

ную, прежде всего над французской церковью, чьи «галликанские свободы», то есть определенная независимость от Рима, объявлялись неизменными. Хотя конфликт Людовика XIV с папой Иннокентием XI, в конце концов, был урегулирован путем компромисса, церковь вплоть до начала Французской революции (1789) находилась под значительным контролем со стороны государства.

Решительно подавил Людовик XIV и неортодоксальное католическое течение — янсенизм, базировавшееся на признании предопределения и отрицании свободы воли. Центр янсенизма — монастырь Пор-Рояль был разрушен (1712), янсенистское духовенство лишалось занимаемых постов и иногда даже помещалось в тюрьмы.

Тесная связь «трона и алтаря» сохранялась и в период правления Людовика XV. Это естественным образом привело к тому, что нарастание оппозиционности по отношению к королевскому абсолютизму отразилось на религиозности населения. Не имея перед лицом тотальной монополии государственного католицизма возможностей религиозного выбора, многие французы, отчасти под влиянием идей Просвещения, переходили на антиклерикальные, а иногда и антирелигиозные позиции. К 1780-м гг., как отмечает английский исследователь Р. Гибсон, значительно (на 20%) сократилось число желающих получить священнический сан, а также количество членов мужских и женских религиозных орденов, число регулярно посещавших мессу.

Здесь проявилась закономерность, присущая многим европейским государствам, стремившимся принудительно закрепить монополию одной церкви. Именно в таких странах, и Франция, как будет показано далее, может рассматриваться в качестве классического примера, имеют место наиболее острые вспышки антиклерикализма, а религиозные вопросы оказываются в центре политической борьбы.

Переходя к рассмотрению вероисповедной политики эпохи Великой французской революции, следует иметь в виду два обстоятельства. 1) Католическая церковь являлась в значительной мере аристократическим институтом (почти все епископы имели дворянское происхождение), традиционно тесно связанным с монархией. Естественно, по мере того, как к власти приходили все более радикальные силы, сокрушившие монархию и установившие республиканскую форму правления, нажим на церковь, вплоть до стремления к её полному разрушению, только возрастал. 2) В философии французского Просвещения, идейно подготовившей Великую французскую революцию, при решительном осуждении религиозной нетерпимости, практически отсутствовали идеи права на свободу совести и тем более — светского государства, не вмешивающегося в

130

дола религиозных организаций и отделенного от них. Просветители сохранили отношение к религии как к государственному делу, хотя м делали акцент в первую очередь на её «полезности».

Отсюда проистекало постоянное стремление революционеров рас-пространить на церковь принципы «народного суверенитета», пре-иратить её в «полезный» институт, не считаясь при этом с церковными канонами и традициями. Как говорил один из депутатов революционного Законодательного собрания, необходимо, чтобы «гордость алтаря преклонилась перед народным суверенитетом» (1794).

Уже на начальном этапе революции церковь оказалась втянута в иодоворот событий. Вслед за падением Бастилии (14 июля 1789 г.) по стране прокатилась кампания захвата церковных земель крестьянами, нападений на монастыри. Когда в начале августа 1789 г. Учредительное собрание отменило феодальные повинности, была ликвидирована и церковная десятина. 26 августа последовало принятие «Декларации прав человека и гражданина», которая рассматривалась в качестве введения к грядущей конституции. Некоторые её статьи звучали достаточно радикально, провозглашая принцип национального суверенитета, право на свободное выражение мнений, равенство граждан перед законом и свободный доступ ко всем общественным должностям, что, в частности, означало и распространение гражданского равноправия на протестантов. Однако статья 10, непосредственно касавшаяся религиозных вопросов, провозглашала только веротерпимость: «Никто не должен подвергаться преследованиям за свои убеждения, даже религиозные, если только их проявления не нарушают общественного порядка, установленного законом». Такая формулировка была вполне в духе Вольтера.

Звучали и голоса в поддержку свободы совести, но данная идея, не отстаивавшаяся, как мы помним, почти никем из французских просветителей, не имела пока должной общественной поддержки. Однако невозможно не привести высказывание одного из лидеров начального этапа революции графа Мирабо, проведшего ставшее классическим разграничение между веротерпимостью и свободой совести (религии): «неограниченная свобода религии составляет в моих глазах столь священное право, что слово “терпимость”, каким желают обозначить его, само представляется мне в некотором роде тираническим, потому что существование власти, имеющей возможность терпеть, составляет посягательство на свободу совести уже тем самым, что она “терпит”, и следовательно, могла бы не “потерпеть”».