Свобода – точка отсчета. О жизни, искусстве и о себе

Как замечательно называли его комментаторы 41-го испанского канала — «гран архитектор»! Восемь лет назад великий архитектор Марадона в одиночку выиграл чемпионат мира, а такого не удавалось никому. И это была победа красоты: игра Марадоны больше всего похожа на корриду. Со стороны выглядит так: сближение, тела сплелись, и вот уже Марадона несется к воротам, а у защитника в холке торчит рукоять шпаги. Он работает в предельной близости к противнику, на тончайшей грани срыва, но — не срываясь. Провалы у Марадоны другого свойства. Со всеми своими наркотиками, невнятными внебрачными детьми, склоками с тренерами, излишествами и вечной борьбой с лишним весом, он — живой человек. В нем есть та иррациональная мера безответственности, которая позволяет решить: государство — это я. И повести команду. Он — герой. И вот его прогнали за то, что наглотался эфедрина (что-то почти безобидное, помню, продавалось в аптеках по дыхательной части). Герои исчезают, идет нивелировка и размывание.

Тотальный футбол, откровение спортивной красоты, впервые примененный в 70-е голландцами, выродился в ровный слой малоотличимых друг от друга крепких профессионалов. Исчезли даже игровые амплуа. Журналисты замучились — как кого называть. «Игрок средней линии поля»! Один вратарь пока еще выделяется.

Что говорить — это общекультурная тенденция, и в этом смысле футбол идет в русле всей мировой цивилизации. После ухода Тэтчер и смерти Ким Ир Сена ни в одной стране нет лидера, которому подошел бы русский перевод этого слова — вождь. Разве что Саддаму Хусейну. Суперпрофессионал Спилберг полностью вытеснил поэта Феллини. Голливуд побеждает авторское кино.

Все так, но не забудем, что у спорта несколько иные цели. Он изначально не только энтертейнмент, его игра — особая, сродни военным играм и рыцарским турнирам. В искусстве все победы — условные: дали премию, можно спорить или соглашаться. Но когда счет идет на голы, очки и секунды — это другое дело.

Первенство мира смотрели два миллиарда человек чуть не в двухстах странах мира. И это не просто зрители, а трепещущие и визжащие люди, падающие в обмороке у подножия телевизора. Спорт, в быту заменяющий войну, — это не концерты и кино. Еще более страстные толпы собрали бы, конечно, гладиаторские бои, но тут мешают разные гуманитарные институты: Декларация прав человека, презумпция невиновности, вегетарианство. Приходится идти на подмену, вместо мечей — мячи.

И из всех спортивных зрелищ главные — игровые, где идет рать на рать: нос к носу, кость в кость. Где общая драма сражения складывается как сумма поединков. Поэтому безнадежен в смысле тотальной популярности, скажем, волейбол: сетка сводит на нет бурю страстей — не пнешь соперника, не укусишь в плечо, не прошепчешь на ухо пошлый мадригал.

Именно футбол завоевал мир. В чем следует разобраться. Как ни странно, его главный козырь, при всех диких сопутствующих эмоциях, — норма.

Грандиозный грациозный баскетбол, увы, из области аномалий — как цирк лилипутов, 30 сантиметров, отделяющие нас от Майкла Джордана, — непреодолимы. В хоккее слишком много отклонений — палкой необычной формы гонять резиновый диск, не встречающийся в повседневной жизни. И все это — почему-то на коньках, чуждых итальянцу, грузину, бразильцу. Да и еврею на льду делать нечего. Что до американского футбола, то его танковая мощь и водолазное снаряжение делают этот спорт более эзотерическим, чем конная выездка.

Футбол же — предельно естественен. Рост (Марадона и вовсе 165 см), вес, трусы, майка. И главное — скорость. Сами размер поля (110 на 70) и время игры (полтора часа) не позволяют двигаться быстрее, чем положено законами природы. Мы в состоянии отождествить себя с любым игроком, даже суперзвездой. Футбол не унижает, как унижают высоты баскетбола или скорости хоккея. Футбол нетороплив, но непрерывен — как жизнь. В нем одна большая перемена — как в школе или в театре. В футболе редко забивают голы, и острота торжества не стирается от частых повторов. И мяч — первая игрушка человека. И нет ничего естественнее, чем пнуть ногой нечто, лежащее на земле, консервную банку или врага. Вот тут футбол делает то небольшое допущение, которое необходимо для возникновения игры: в него играют ногами, а не руками, что было бы, наверное, естественнее, но тогда исчезла бы потребная для игры условность. Прием затруднения, как сказал бы Шкловский.

К двум этим слагаемым — норма плюс условность — добавляется важнейший козырь: окопное братство, азарт войны, упоение боем. Пот и кровь разливаются по эфиру, смертный запах корриды слышен во всех двухстах странах — и это футбол.