Свободна от обязательств

— Слушай, а как ты здесь очутился? Ты просто мимо шел, да? И меня увидел? Случайно, да? — выбираясь вслед за ним на аллею и отряхивая полы плаща от пыли, торопливо спросила Марина и глупо хихикнула, и тут же заговорила сердито и торопливо, пытаясь спрятать неловкую радость: — Совсем с ума сошел! Илья! А если б ты под машину попал? Это же опасно!

— Нет, я не мимо шел. Я за тобой шел. С самой автобусной остановки.

— Зачем? — снова невпопад спросила Марина.

— Да я и сам не знаю зачем, — грустно пожал он плечами. — Если бы мне кто-нибудь смог ответить вразумительно на этот вопрос, я был бы ему очень благодарен… Я часто за тобой вот так хожу. И не делай скорбного виноватого лица, пожалуйста! Не надо. Лучше расскажи, как живешь.

— Да живу… — улыбнувшись, грустным жестом вздернула вверх плечи Марина. — Вот, до осени дожила. Потом будет зима. Потом весна. И так далее. Жизнь, в общем. А ты как живешь?

— Да никак. Вот, хожу иногда за тобой. Смотрю издали.

— Хм… А ты знаешь, между прочим, это нечестно! Подсматривать за человеком издали — это нечестно!

— Почему?

— А откуда я знаю, как я в этот момент выгляжу? Может, у меня лицо злое? Или вот как сейчас — тащу этот тяжеленный пакет, ногу подвернула… Кто я со стороны? Хромая тетка с котомками?

— Ну да. Хромая. С котомками. Если тебе так нравится, можешь себя и теткой назвать. Какая разница? Главное, я тебя вижу. Мне достаточно.

— Илья… Ну что ты говоришь?… — проговорила Марина с досадой, сознавая, что досада эта звучит радостной и где-то чересчур лицемерно кокетливой. — Прекрати, пожалуйста. Зачем тебе все это нужно? Глупо, ей-богу.

— Марин… Ну признайся, ведь ты рада меня видеть, правда? Если честно — рада?

Она остановилась как вкопанная, заморгала, будто уличили ее сейчас в большой лжи. Надо бы рассердиться на такое наглое заявление, да сил не было. Наверное, следует как-то по-другому выходить из положения. Более элегантно, что ли.

— Конечно, рада, Илья. Отчего же мне огорчаться? Я рада, конечно же, рада.

Ей даже удалось улыбку на лице устроить соответствующую. Теплую, снисходительную, материнскую. И взглянуть так же, как добрые матушки глядят на неожиданно появившихся на пороге сыновей. С искренней и открытой теплотой.

— Ну-ну. Ладно, будем считать, что ты женскую вежливость уже продемонстрировала. Ты же понимаешь, Марин, о чем я спрашиваю!

— Нет, Илья. Не понимаю и понимать не хочу. И вообще давай не будем затевать этих разговоров. К чему?

— К тому. Я же вижу, с каким ты лицом ходишь.

— И с каким?

— С покаянным, вот с каким! И глаза у тебя грустные, будто и впрямь виновата в чем. Ты, Марин, слишком легко поддалась искушению — вернуть свою благополучную жизнь назад. А теперь тебе плохо. Ведь правда — плохо? Искушение — вообще вещь опасная. Тем более если за него любовью платят.

— Какой любовью?

— Нашей. Моей и твоей.

— Ну, знаешь… С чего ты взял, что я тебя любила? Тоже мне, напридумывал, — возмущенно вскинулась она и даже всплеснула руками для пущей убедительности, и языком цокнула, и покачала головой, сама в этот момент веря в искренность сказанного. — Да не любила я тебя совсем! Честно признаюсь, не любила. Ты уж прости меня, но я тебя просто использовала… Анальгином, понимаешь?

— Кем?

— Не кем, а чем. Анальгином. Это таблетка такая. Чтобы боли не ощущать.

— И что? Получилось?

— Ну да. Получилось, конечно. Ты меня очень отвлек тогда, в тот момент. Ну что, сволочь я, да?

— Нет. Никакая ты не сволочь. Ты врушка. Самая обыкновенная нахальная врушка…

От этих слов, от ласкового голоса, от снисходительной, но совсем не обидной интонации Марина опешила, уставилась Илье в лицо удивленно. Ничего себе, как он с ней разговаривает… Врушка, главное! Да еще и нахальная! Большим дядькой себя вообразил, что ли? И она тоже хороша — выползла наружу с «роковым» признанием в коварном женском сволочизме. Идиотка. Теперь изгаляйся, трепещи возмущенно крылышками над этой его «нахальной врушкой».

— Что-о-о? Как ты меня назвал? Да что ты себе…

— Ладно, Марин. Не напрягайся оскорблением. Это ж не я придумал себе сказку про анальгин. Это ты ее придумала, развернула, приукрасила подробностями так, что сама в нее и поверила. Теперь вот за правду держишь.

— Но это и есть правда!

— Нет, Марин. Нет…