Свободная охота

– Быстрее! Не отставать! – послушал на ходу собственное сердце, но того не было слышно – заглушал гул земли, стук крови в висках, топот каблуков, железное звяканье оружия, какой-то неведомый посторонний шум в ушах, хотя то, что сердце колотилось оглашенно, дробно, с незнакомой силой, будто доживало, дорабатывало последние минуты, он ощущал по цепкому металлическому обжиму-обручу, безжалостно стиснувшему сзади затылок, по уколам, пробивающим кожу грудной клетки, по птичьему незнакомому писку – это уже что-то старческое, возрастное, этого раньше не было, и дай бог, чтобы дальше тоже не звучал возрастной писк, тонкое синичье теньканье, чиликанье разных пичуг, – доносящемуся до него невесть откуда; он ощущал, что сердце у него есть, оно уязвимо. Как уязвим он сам, как уязвима Наджмсама, как уязвимы горьковский «мураш» Матвеенков и молчаливый очкастый ефрейтор Тюленев, тоже бежавший с его отделением. «Это хорошо, что Тюленев с нами, опытный парень, сумеет и прикрыть, и в атаку пойти», – мелькнуло невольно в голове.

– Быстрее! Еще быстрее! – вновь подал голос Негматов.

– Быстрее! – заведённо, будто некий дублёр-двойник, передал его команду Князев.

Может ли человек нажать на спусковой крючок автомата и отправить на тот свет другого человека, если знает его в лицо, не раз общался с ним, ел хлеб, пил чай и не только чай, а и кое-что покрепче, говорил о погоде и родичах, обсуждал цвет неба, сухость земли, противную темную липкость горного дождя? Нет, не может. Если только тот, у кого в руках находится автомат, – не патологический убийца, у которого шарики за ролики зашли, как говорит «мураш» Матвеенков. И вообще – человек, знающий другого в лицо и хоть раз общавшийся с ним, не может убить этого другого. Рука обязательно дрогнет, в сердце вопьётся гвоздь, кольнёт, виски похолодеют, глаза заслезятся, губы запляшут – что угодно произойдёт, но выстрелить он не сумеет.

Наверное, всякая стрельба, все распри сойдут на нет, станут совершенно нереальными, когда люди узнают друг друга в лицо, запомнят цвет глаз и форму носа, теплоту рук, свежесть мысли, доброту их, стремление видеть небо синим, землю зеленой, когда один человек сделается, если хотите, похожим на другого.

Но возможна ли такая вещь? Скорее всего, возможна; но только не сегодня. Слишком уж нынче железное время, слишком уважается сила, слишком много накоплено оружия. Это оружие непременно надо куда-то подевать. Одни считают, что нужно зарыть в землю, утопить в океане, сжечь, а пепел развеять, другие придерживаются иного мнения.

– Быстрее! – вновь надсаженным от бега голосом скомандовал Негматов. Князев хотел было опять продублировать команду, но не смог: в глотке у него что-то стиснуло, сыро булькнуло, и он почувствовал боль в гортани.

Выстрелы звучали теперь чаще, одна автоматная очередь накладывалась на другую, пистолетные хлопки уже не были слышны, а вот бур ухал громче, чем раньше, разбойно, гулко, будто и не из бура стреляли, а из пушки-сорокапятки. И вот уже над их головами остро, будто коса, подрезающая плотную сырую траву, вжикнула пуля, ушла в жёлто-белесую мутноватую глубь пространства, заставила Князева пригнуться. В следующий миг он оглянулся, посмотрел в запыленное мутноватое пространство, куда ушла пуля, – воздух был таким же плотным, как и студенистое дрожащее облачко, в которое десять минут назад попал лейтенант Негматов, в воздухе, казалось, даже дырка от пули осталась – свежая синеватая рванина в жёлтой тягучей плоти. Князев выругался сипло, узнавая и не узнавая одновременно свой голос, потом пересчитал по головам своих громыхающих обувью ребят: все ли на месте? Ребята все были на месте. Вздохнул облегчённо: хорошо, что никто не отстал.

Над головой снова прошла грузная свинцовая плошка – большая дурища, выпущенная из бура, такой обабок не только человека или коня с ног свалит, а и танк, кажется, прошибёт насквозь либо перевернёт его вверх лапами, за хриплой дурищей воздух разрезала автоматная строчка – каждая пулька аккуратно высвистела свою мелодию. Князеву показалось, что строчка была цветной, трассирующей. Удобная это вещь – цветные пули, сразу видишь, куда бьешь, и, если какой недобор получается, недолёт, тут же поправку можно внести. Вот после этого и считай, что душманы – средневековые бандиты с горящими глазами и окраснёнными, надрезанными в углах губами, привычно стирающие с холодного узкого клинка жертвенную кровь, – такие сказочки можно только детям преподносить. Это обученные, хорошо подготовленные люди, способные вести долгий бой, совершать диверсии, нацеленные только на одно – убивать, убивать, убивать, с новейшим оружием в руках – к автоматам даже магазины с цветными пулями дадены, тоже, как и лимонки, явно американские. И, как всегда, со стёртой, спиленной рашпилем либо сбитой зубилом маркировкой.

Они вымахнули к дувалам, за которыми тянулся отрог – узенькая, кое-как слепленная, неровная улочка. Улочка была пуста, за дувалами никого не было видно – жители попрятались.