Надо бы ответить, что я люблю кофе с капелькой ванильных соевых сливок. Но решаю, что просто так лежать недостаточно, и поворачиваюсь поцеловать Джонни. Его дыхание успокоилось, я перекатываюсь сверху и шепчу, чтобы он лежал смирно. На этот раз сама все сделаю. Жизнь с детьми приучила меня действовать оперативно, так что обхватываю рукой его член, погружаю в себя и двигаю бедрами, пока не испытываю оргазм. Джонни признается, что у него не получится: в презервативе он чувствует меньше, поэтому мы заканчиваем. Я снова ложусь рядом, он тихо и глубоко дышит, лицо раскраснелось, рот слегка приоткрыт.
— Джонни, — шепчу, — я поехала домой.
— Что? — спрашивает он, открыв глаза. — Нет, не уходи. Слишком поздно, чтобы так далеко ехать.
— Я здесь не засну.
— Ладно, — сдается он, — дай мне минутку собраться, я провожу тебя.
— Что ты, не надо, оставайся. У тебя такой расслабленный вид. Я справлюсь сама.
— Напиши, когда доберешься, чтобы я не волновался, — просит он.
— Да, обещаю. — Быстро целую его в щеку и выхожу в теплую морось летней ночи. Уже два часа. Около трех, сонная, отправляю ему сообщение из дома, но он отсыпается после нашего трагикомического приключения, и ответа я не получаю.
Глава 5. Игра в скорбь
До университета я жила с родителями. В кампусе все годы обучения делила комнату с четырьмя соседками. Через несколько недель после вручения дипломов мы с Майклом переехали в первую совместную квартиру недалеко от Колумбийского университета, где он получал степень магистра архитектуры, а я начала карьеру в книгоиздательстве. Всего дважды я оставалась одна, оба раза на два месяца, когда летом он ездил в разные города на стажировку. Тогда я проводила выходные на пляже с друзьями или у родителей в пригороде, как будто оставаться дома одной было совершенно неприемлемо. Самое яркое воспоминание о тех месяцах уединения — это покупка низкокалорийной сдобы с малиной и увлекательные размышления о том, что: а) фирма «Энтеманнс» теперь выпускает диетическую выпечку, б) я единолично могу съесть все купленное. Вот и вся свобода и независимость. Я знала, что Майкл скоро вернется, причем навсегда. Это немного напоминало времена, когда родители оставляли нас, подростков, дома, а сами уезжали в тропики. Тогда роль одинокой взрослой женщины меня привлекала, но теперь, когда одиночество со мной навсегда, она, скорее, пугает и наводит тоску.
Во вторник рано утром я отправляюсь в Пенсильванию. Джессика, с которой мы дружим с детства, предложила провести несколько дней на спа-курорте. Год за годом она уговаривала меня выбраться хотя бы на выходные, хотя понимала: как бы мне ни хотелось отдохнуть от детей, я ни за что их не оставлю. Отчасти из-за страха разлуки, отчасти из-за сложностей с поиском няни — Майкл работал допоздна и по гибкому графику, — отчасти потому, что я не могла передать кому-то родительский контроль без крайней необходимости. В первую очередь я была непревзойденной матерью. Отступить от этой роли, чтобы сделать что-то для себя, казалось непозволительным. От одной только мысли об этом меня накрывало виной.
В первый же день на спа-курорте мы погружаемся в дзен-атмосферу заведения и идем медитировать с четками. Наставница предлагает по кругу делиться ожиданиями от медитации и начинает: у нее огромная потеря, о которой и говорить-то трудно, — ее полосатый кот недавно умер. Услышав это, я изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не глянуть на Джесс и не закатиться смехом. Хочется фыркнуть: «Это и есть твоя боль?» Да, мы не соревнуемся, но победа все равно за мной. До меня еще пятнадцать женщин, и каждая рассказывает, чего ей не хватает: покоя, любви, терпения, эмоциональной сопричастности. Подходит моя очередь, и я делаю заявку на рекорд в игре «кто больше скорбит»: мой долгий брак внезапно рухнул, я в ступоре и не знаю, что делать дальше и как себя собрать. Наставница смотрит на меня с искренней теплотой и состраданием. На глаза наворачиваются слезы, и я ругаю себя за то, что не отнеслась к гибели ее кота серьезно. В последнее время я осознала, что нередко сужу о совершенно незнакомых людях язвительно и опрометчиво. С этим надо покончить. Да, я скорблю, но это не дает мне права считать себя самой несчастной и обесценивать чужое горе, даже если повод кажется малозначительным. Беру себе на заметку: мы не знаем, что пережили, переживают или будут переживать окружающие, поэтому следует быть снисходительнее.