Свободное владение Фарнхэма

Он был отведен в другое помещение, тоже более чем просто отдаленное. Это оказалась учебная комната. Здесь его поджидали два невысоких белых в ночных рубашках. Они обладали всем необходимым для организации учебного процесса: разновидностью классной доски (с нее можно было стирать написанное быстро и бесследно каким-то удивительным способом), терпением и хлыстом, поскольку занятия проводились «под неумолчный напев ореховых розг», как сказал поэт. Ни одна ошибка не оставалась незамеченной. Оба они умели рисовать и прекрасно жестикулировали, объясняя что-либо Хью. Его учили говорить.

Хью заметил, что память улучшается под воздействием боли — желания повторять ошибку дважды у Хью не возникало. Первое время его наказывали только за то, что он забывал слова, но со временем можно было ожидать всплески боли и за неточности в склонении, синтаксисе, идиоматике и произношении.

Такое обучение по Павлову — если его мысленные подсчеты были верны — продолжалось семнадцать дней. Ничем, помимо учебы, он не занимался и не видел ни одной живой души, кроме своих учителей. Они обучали его по очереди, на занятия уходило по шестнадцать часов в день. Выспаться при этом ему не дали ни разу. На уроках он не дремал — не осмеливался. Раз в день его мыли и выдавали чистую ночную рубашку. Дважды в день кормили, пища была обильной и вкусной. Трижды в день его под конвоем водили в туалет. Все остальное время он учился говорить, каждую минуту опасаясь того, что за ничтожный промах его опалит жгучая боль. Но он научился предотвращать наказание. Вопрос, заданный достаточно быстро, иногда изрядно выручал его. «Учитель, ничтожный слуга понимает, что есть протокольные разновидности речи для каждого статуса, от вышестоящего к нижестоящему, и наоборот. Но ничтожный в своем глубоком невежестве никак не может догадаться, что из себя представляет каждый статус — не осмеливаясь даже и предположить, какими путями шел Великий Дядя, создавая оные — и не сознавая даже иной раз, какой из стилей речи имеет честь употреблять почтенный учитель, обращаясь к ничтожному слуге своему во время занятий, и какой из них ему, ничтожному, следует осмелиться употреблять в ответ. Более того, покорный слуга не имеет ни малейшего понятия о своем собственном статусе в Великой семье, если будет угодно милостивому Наставнику…»

В таких случаях хлыст откладывался в сторону и на протяжении часа ему читали лекцию. Эта проблема волновала Хью гораздо меньше, чем можно было понять из его вопроса. Самым низким статусом был статус жеребца. Нет, был еще более низкий: дети слуг. Но поскольку от детей всегда можно было ожидать ошибок, они в счет не шли. Более высокое положение занимала прислуга, затем шли оскопленные — категория слуг, различия внутри которой были настолько незначительны и многочисленны, что в их среде почти всегда употреблялась речь равных, если разница в положении не была очевидной.

Над слугами возвышалась каста Избранных, с неограниченными и иногда меняющимися вариациями рангов, куда входили и такие ритуальные обстоятельства, при которых женщина становилась более важной персоной, чем мужчина. Но это-то как раз сложности не представляло — всегда можно было пользоваться речью нижестоящего. Однако…

— Если двое Избранных заговорят с тобой одновременно, которому из них ты ответишь?

— Младшему, — быстро среагировал Хью.

— Почему?

— Поскольку Избранные не ошибаются, ничтожный слуга ослышался. Старший из Избранных в действительности не говорил, в противном случае младший никогда бы не осмелился прервать его.

— Правильно. А если ты, оскопленный садовник, встретишь в саду Избранного, ранг которого соответствует рангу твоего Повелителя-Дядюшки, он говорит тебе: «Малыш, что это за цветок?»

— Их Милость, несомненно, знает все сущее несравненно лучше, чем ничтожный, но если глаза последнего не лгут ему, то этот цветок, возможно, лилия.

— Неплохо. Но при этом следует опустить глаза долу. Теперь о твоем статусе… — В голосе наставника звучала неподдельная боль. — У тебя вообще нет статуса.

— Прошу прощения, учитель?

— О, Дядя! Как только ни пытался я выяснить это. Но никто ничего не смог мне сказать вразумительного. Наверное, знает только наш лорд Дядюшка, но их Милость мне повидать не удалось. Во всяком случае, ты не ребенок, не жеребец, не скопец — ты не принадлежишь ни к одной прослойке. Ты просто дикарь и ни в какие ворота не лезешь.

— Но какой же стиль мне употреблять в речи? — поинтересовался Хью.

— Всегда только речь нижестоящего. О, конечно, это не относится к детям. И к жеребцам тоже, они этого не заслуживают.