— Хью, но как ты не понимаешь, что я всего-навсего гость? Я здесь на птичьих правах. У меня нет ни одного собственного слуги, нет денег, нет титула. Я сказал, что ты, возможно, увидишься с Грейс. Я ведь не говорил, что ты обязательно ее увидишь. Если это произойдет, то только потому, что он пошлет за тобой и не сочтет нужным удалять ее из покоев — но ни в коем случае не ради меня. А твоя просьба насчет Барбары просто невыполнима. И все тут! Тебе не советую что-либо предпринимать. Иначе, вероятно, не обойтись без его жезла, а это не игрушечная погонялка…
— Но я только хотел…
— Тихо! Он идет, — предупредил Джо.
Джо пошел навстречу хозяину. Хью стоял, потупив глаза, с опущенной в поклоне головой, и ждал, когда на него обратят внимание. Понс вошел широкими шагами, одетый почти так же, как и при первой их встрече, правда, шлем на этот раз заменила небольшая красная шапочка. Он поприветствовал Джо, тяжело уселся на диван и вытянул ноги. Док Ливингстон тут же вскочил ему на колени. Понс погладил его. Неизвестно откуда появились две служанки, сняли с него обувь, обтерли ему ноги горячим мокрым полотенцем, затем вытерли их насухо, помассировали, обули шлепанцы и исчезли.
Пока все это делалось, лорд Протектор беседовал с Джо о чем-то, чего Хью полностью не понимал, а мог выхватить из разговора лишь отдельные слова. Но не ускользнуло от него то обстоятельство, что вельможа в разговоре с Джо использует формы равенства и Джо отвечает ему тем же. Поэтому Хью решил, что положение Джо упрочилось, как, впрочем, и положение Дока Лингвистона. Что ж, Джо и в самом деле довольно симпатичный парнишка.
Наконец Владыка обратил внимание и на него.
— Садись, малыш.
Хью уселся прямо на пол.
— Ну что, выучил язык? Нам сказали, что ты владеешь им, — спросил Лорд.
— С позволения их Милости, ничтожный раб посвящал все свое время этой благородной цели, и хотя результат и довольно плачевен, как их Милость имеет, видимо, честь прекрасно знать, несравненно больше, чем их покорнейший и презренный слуга…
— Что ж, неплохо. Произношение бывает и хуже. Но ты пропустил инфикс. Как тебе нравится погода? — Лорд продолжал задавать вопросы.
— С позволения их Милости, погода стоит именно такая, какой установил ее Дядя Всемогущий. И ежели любезнейший племянник Всевышнего довольствуется ею, то что может осмелиться сказать по этому поводу его ничтожнейший слуга?
— Хорошо. Акцент есть, но понять можно легко. Поработай еще над произношением. Передай своим учителям, что так распорядились Мы.
А теперь оставь этот глупый стиль. У меня нет времени выслушивать все эти обороты. Отныне в разговоре со мной всегда используй только речь равных. Наедине, естественно…
— Хорошо, я… — Хью запнулся, так как вернулась одна из служанок и подала какое-то питье на подносе.
Понс взглянул на Хью, затем перевел взгляд на девушку.
— Это? Не смущайся, они глухонемые. Так что ты говорил?
— Я хотел сказать, что не успел составить представления о погоде, так как просто не имел возможности почувствовать ее ни разу, с тех пор как попал сюда.
— Само собой разумеется, я отдал приказ, чтобы тебя как можно быстрее выучили языку, а мои слуги обычно воспринимают приказы буквально. Никакого воображения. Ладно, с этого момента дадут возможность гулять каждый день по часу. Скажи об этом тому, кто занимается тобой. Просьбы есть? Как кормят? Как обращаются?
— Питание неплохое. Вообще я привык питаться три раза в день, но…
— Можешь питаться хоть четыре раза. Опять же — скажи об этом, кому следует. Ну, довольно. Перейдем теперь к другим вопросам. Хью… тебя ведь так зовут, да?
— Совершенно верно, их Милость.
— Ты что, не слышал, что я сказал? Я сказал: «Пользуйся речью равных». Мое частное имя — Понс. Так меня и называй. Хью, если бы я сам не нашел вас, если бы я не был ученым и если бы я собственными глазами не видел тех забавных вещиц в строении, которое вы называете домом, я бы не поверил во все это. Но я — человек без предрассудков. Пути Дяди неисповедимы, но чудес он не творит… и я не боюсь заявить об этом в любом из его храмов на Земле, как бы неортодоксально это не звучало. Джо… так сколько времени прошло?
— Две тысячи сто три года.
— Ну, скажем, две тысячи. Что с тобой, Хью?
— О, ничего, ничего.