Свободу медведям

Большинство из них, как я обнаружил, раздавлены и расчленены — Зигги сказал бы об этом так:

Кусочки пчел повсюду —
В моих штанах
И в носках,
И даже в трусах
И под мышками застряли.

Грудная часть — в спиральном переплете записной книжки Зигги; мохнатые задние лапки на полу — где, как я догадался, меня вытряхивали из одежды перед тем, как в первый раз погрузить в успокаивающий соляной раствор; усики, глаза и головы, отвратительные нижние части туловища и симпатичные крылышки — в бесчисленных складках и карманах безнадежно испорченной медом охотничьей куртки Зигги.

Я нашел и целую пчелу. Которую медленно утопил в ванне. Хотя, похоже, она и без этого была мертва.

Несколько дней Ганнес Графф отмачивал свои «несобранные части», и к нему никого не пускали. За мной ухаживала сама фрау Тратт.

«Какая ирония, — подумал я, — что эта старушенция, которая так оскорбилась пугающей наготой Зигги, теперь запросто обращается со мной».

Но тетушка Тратт сделала себе скидку на возраст.

— Должен же кто-то ухаживать за вами, — заявила она. — Вы ведь не можете позволить себе доктора? У вас и так скопился некий должок передо мной. К тому же я могла быть вашей бабушкой. Это всего лишь еще один голый зад, вот и все.

А я подумал: «Вряд ли ты могла видеть так уж много голых задов».

Но она приходила каждый день, с супом и губками; под ее присмотром моя повсеместная отечность потихоньку спадала.

— Им пришлась по вкусу ваша шея, — заметила она, старая бессердечная сука! Уклонилась от ответа на мой вопрос, что они сделали с Зигги. Как они собираются поступить с его телом.

Разумеется, мне не нужно было говорить, что он мертв. Мне о нем бесконечно напоминали принадлежавшие ему вещи. Его охотничья куртка, его трубки, его блокнот.

Фрау Тратт лишь официальным тоном осведомилась:

— Куда следует отправить его останки?

Но это еще до того, как я смог прочесть его записную книжку, чтобы иметь представление о его родственниках.

Позднее, когда я смог читать, мне представился усталый Ватцек-Траммер, утомленный похоронными обязанностями. Так или иначе, через его руки прошли два поколения покойников этой семьи — умерших непосредственно и абсолютно или считавшихся умершими.

Само собой разумеется, Зигги нужно было отправить в Капрун; но я не мог представить себе его там — обложенного цветами, покоящегося в одной комнате вместе с гоночным мотоциклом «Гран-при 1939».

— В любом случае вы счастливчик, — сказала фрау Тратт. — Подобного рода вещи стоят недешево, но Кефф сколачивает для него ящик.

— Кефф? — удивился я. — Почему Кефф?

— Откуда мне знать, — ответила фрау Тратт. — Это всего лишь ящик — совсем простой. Сами понимаете, задарма много не получишь.

«Уж точно не от тебя», — подумал я. А вслух спросил:

— А где Галлен?

— Какое вам дело, где она? — окрысилась фрау Тратт.

Но я не стал удовлетворять ее любопытство. Я сел на кровати, сгорбившись над своими полотенцами, подсыхающими после последней в этот день ванны, стараясь приготовиться к прикосновениям заскорузлых рук старухи Тратт, — натирая меня, она не обращала внимания на меня самого; и как замечательно пахло орехом колдовское снадобье.

Но Тратт повторила:

— Какое вам дело до того, где она? Вы имеете насчет ее какие-то планы?

Но я ответил:

— Мне просто интересно, где скрывается Галлен. Она ни разу не навестила меня.

— А она и не придет, — заявила добрая фрау Тратт, — пока вы не будете в состоянии носить хоть что-нибудь из одежды. — При этих словах она мазнула меня ледяной ореховой мазью, а когда я дернулся, выпрямляясь, надавила на мою шею другой рукой так, что моя голова оказалась меж колен. Она слегка пригнула мне плечи, растирая и похлопывая, попадая ведьминой мазью мне прямо в ухо. Ее голос доходил до меня словно из-под воды, с трудом пробиваясь ко мне, будто я был угрем, которого хотели извлечь из-под камня и зажарить на сковородке. — Надеюсь, на данный момент у вас нет никаких планов? — не унималась она.

— Никаких, — быстро кивнул я, осознавая, что это первая здравая мысль, пришедшая мне в голову после этих проклятых пчел. Вспоминая, разумеется, что однажды Зигги сказал о планах. Когда он объяснял, что нужно делать, чтобы не расстраивать их. «Никаких планов, Графф, — это во-первых. Никаких карт, дат прибытия в какой-либо пункт или дат возвращения». И тут меня разобрал смех, от которого все мое тело мелко затряслось, — и вправду, это было нелепо: отсутствие планов должно было стать основой нашего с ним путешествия. Но как при этом нелепо выглядел его безумный и тщательно разработанный план по освобождению зоопарка, вопреки всему, что он сам говорил.

— Я сделала вам больно, герр Тратт? — спросила фрау Тратт, которая, очевидно, ощутила мое дребезжание даже своим застывшим, бесчувственным мозгом.

Но я лишь громко рассмеялся.

— Никаких планов, фрау Тратт! — воскликнул я. — Никаких! И я не хочу их строить! К черту планы! К черту меня самого, — прокричал я ей, — если я вздумаю строить эти чертовы планы!