Свободу не просят. Повесть об одном дне

Эти слова, звучавшие так гордо и дерзко в подвальной квартирке, завешенной мокрым бельем, звучали на баррикадах бесцветно и жалко. Роман выслушал молча передававшего их взволнованного человека, но неожиданная мысль зародилась вместе с ними.

Роман встал на ребро опрокинутого стола, крикнул звонко:

— Товарищи! Тут на пятой линии фабрика Гаевского, пойдемте в типографию, отпечатаем воззвание к рабочим!

— Наборщики, пойдемте!

— Наборщики есть?

— Есть.

Роман сошел вниз, из темных груд вышли пять человек с шашками и ятаганами. Роман кивнул им, отправился знакомой дорогою па пятую линию. Дошли скоро — торопились — встретившийся рабочий сказал коротко:

— Солдаты идут громить баррикады!

Кто то предложил вернуться назад, Роман сказал твердо:

— Пять строчек о том, что происходит здесь, через два часа приведут на подмогу сотни людей! Живо за дело!

В типографию звонили, в окнах было темно и глухо. Роман начал стучать в окна — тогда из форточки испуганно спросили:

— Что угодно?

Роман ответил просто:

— Нам нужно напечатать воззвание. Именем народа я требую открыть типографию!

Типографию открыли, открывший спросил:

— Кто будет набирать и печатать? На фабрике нет ни души!

— Мы — рабочие!

Роман положил револьвер на кассу, взял клочок бумаги. Рабочие стали за кассами, торопили:

— Скорее!

Роман давал по одной фразе на клочках, их набирали быстро. Просили тревожно:

— Несколько фраз, сочиняйте товарищи! Несколько фраз! Дело ясно!

Роману приносили готовые фразы, он переписывал их, давал дальше. Вышло короткое воззвание:

«Товарищи! На 4-ой и 5-ой линиях Васильевского острова уже устроены баррикады. Мы готовы жизнь положить за свободу, бороться до конца — до победы. Нам нужно только огнестрельное оружие. С вооруженной силой царя мы можем бороться только с оружием в руках. За оружие, товарищи! Мы ждем, что все рабочие присоединятся к нам! Мы разобрали одну мастерскую, мы готовы к бою!»

Застывшие в нетопленном помещении машины невозможно было пустить в ход, печатали на тискальных станках, сделавши несколько наборов. Листки вышли четкими, с ними почуяли в руках новые силы, шли весело назад, раздавая листки и командируя с ними встречных во все концы Васильевского острова.

* * *

Через Неву пришлось идти льдом, мосты еще были заняты солдатами; Илья остановился: с Васильевского шли угрюмые люди, там гремели залпы, Илья спросил:

— Что такое?

— Солдаты громят баррикады. Возьмите левее, товарищ! Нечего попусту рисковать жизнью!

Илья поднял плечи, еще раз затянул шарф на груди, подумал с тоскою:

— Может быть лучше бы умереть?!

В улице, у самого дома встретился Роман. Он отирал с лица кровь, сказал спокойно:

— Баррикады погибли. Но это не важно.

— Ты ранен?

— Не важно. Самое главное сделано. Первая кровь пролита. Теперь надо до конца итти… Борьба начата — самое главное…

Он говорил с трудом, вздрагивая от усталости, казалось он не знал, что делать дальше. Илья подумал о том, что они виделись утром. Между утром и вечером стояла черная бездна, над бездной висели жуткие слова:

— Убивающим невинных братьев — проклятие! Клятву изменнику царю — разрешаю!

Илья потер себе грудь, чтобы хоть несколько смягчить боль; посмотрел на лицо Романа. Между царем, выстрелами и этой кровью на лице Романа была страшная связь, крепкая, колющая на смерть, как стальные солдатские штыки. Илья протянул руку, сказал покорно:

— Да, свободу не просят!

— По крайней мере не будут больше просить!

— Не будут! Мне очень стыдно, Роман!

Роман еще раз багровым платком отер кровь, сказал:

— Нет, зайду-таки в аптеку. Пусть что-нибудь сделают! — он помолчал, пожимая руку Ильи, потом добавил тихо — Не люблю я слов, Илья.

Голый шар в груди стал резче. Илья задавил шарф на груди, надвинул шапку, прячась от невыносимого стыда. На минуту ему показалось, что он не меньше других виноват в крови Романа:

— Сколько проклятий высыпят на нас, за кем шли доверчивые люди!

Роман пожал плечами, махнул рукой, ушел, проворчав:

— Да не это же главное!

Илья посмотрел ему вслед, споткнулся едва двигающимися ногами на ровном снегу — точно выставившем холодные камни из самой глубины мостовой, пошел не оглядываясь, дергая плечами от озноба и холода, от неудержимого желания кричать и плакать.

* * *

В тот же день, поздно вечером и в лондонских кабачках, прятавших у раскаленных каминов прохожих от промозглого тумана улиц; и в кафе «Мажестик» на бульваре Монпарнасс в Париже не оставалось уже ни одного человека, у кого из кармана не торчал бы экстренный выпуск любимой газеты.

Мсье Сороцкий сидел за любимым столиком, смотрел в окно, поджидая сходившихся русских, перечитывал корреспонденцию в «Юманите».

— Сказать, что манифестация 9 января была мирной — недостаточно. В ней было что то наивное, душевное, религиозное и в ней невольно видишь характерное и глубокое проявление русского народного духа. Нельзя представить себе, с каким доверием большая часть рабочих присоединялась к кортежам, которые в воскресение направлялись со всех концов к Зимнему Дворцу. Мирное поведение толпы подтверждается со всех сторон, представителями всех партий…