Свободу не просят. Повесть об одном дне

В особняк за чугунной решеткой мистера Хорна впустили с некоторой осторожностью. Он поднялся по мраморной лестнице, укрытой коврами, сбросил пальто швейцару, назвал себя и тотчас же был проведен в гостиную. Он был взволнован, он успел дважды взглянуть на часы, проверенные по пушке, прежде чем на пороге гостиной появился камергерский мундир, ленты, ордена и над ними маленькое, сморщенное, как печеное лесное яблочко, личико князя.

Мистер Хорст подошел со всем свойственным корреспонденту «Таймса» тактом к занимавшему его вопросу; только после десятиминутных вступительных переговоров он, наконец, спросил с резкостью:

— Скажите мне, князь, почему сегодня без соблюдения формальностей убивают совершенно невооруженных рабочих, студентов, даже женщин и детей?

— Потому что гражданские законы отменены и действуют законы военные!

Мистер Хорст смотрел изумленно. Встав с кресла он напомнил князю:

— Но во всех отделах рабочих обществ вывешены объявления о готовившейся депутации к царю! Их не запрещали власти ни военные, ни гражданские, стало быть, князь, самое шествие…

Князь улыбнувшись указал мистеру Хорст: кресло, привставши, сел сам, сказавши холодно

— Вас удивляет, что этого никто не знает? Да, удивление ваше естественно, но — князь пожал

сухими плечиками с искренним сожалением, — но в России мы не можем смотреть на вещи так, как вы смотрите в Англии!

Князь выправил грудь, сурово подтянул свои губы, едва заметно привстал:

— Прошлой ночью его величество решил отстранить гражданскую власть и вручить заботу об общественном спокойствии великому князю Владимиру. Великий князь Владимир известен своею начитанностью в истории Французской революции и он не допустит послаблений!

Голос князя окреп; сухой пальчик острым ноготком клюнул дубовый локоток кресла разгневанно:

— Великий князь не впадет в те ошибки, которые были допущены приближенными Людовика XIV, он не обнаружит слабости! Он считает, что верным средством для излечения народа от конституционных идей является повешение сотни недовольных в присутствии их товарищей… Но до сих пор князя не слушали…

Сухонькое личико выразило безграничное сожаление:

— Да, не слушали! Но сегодня его высочество обладает всей полнотой власти и может испробовать свой способ! Его высочеству предоставляется исключительный случай проявить свои необычайные государственные способности и наполеоновские качества, и он ничуть не опасается за результат! Чтобы ни случилось — он будет укрощать мятежный дух толпы, даже если бы ему пришлось для того выслать все войска, которыми он располагает!

Мистер Хорст торопливо занес на манжетах главные мысли князя. Князь не мешал ему, но несколько раз обязательно пояснил сказанное. Мистер Хорст был удовлетворен, к тому же он торопился на телеграф. Он встал, почтительно пожал ручку князя, повторяя любезности, и вышел.

Князь посмотрел ему в спину с торжеством и презрительной снисходительностью — князь презирал не мистера Хорста, он презирал страну, которую мистер Хорст представлял в качестве корреспондента распространеннейшей английской газеты.

Мистер Хорст ушел, не оглядываясь, он торопился. Извозчик покорно ждал у подъезда, мистер Хорст уселся, назвал ближайшее телеграфное отделение, санки заскрипели, лошадь пошла осторожно, сторожа чуткими ушами далекие выстрелы. Над Невским, отдаваясь по всем каменным чердакам, точно над головою гремели выстрелы. Несколько минут по Литейному пришлось ехать за чьими то санками; в санках двое держали у себя на коленях поперек женщину, сбоку санок болтались безжизненно красивые ноги в тонких чулках, белых ботинках, отороченных, как снег, пушистым мехом.

Извозчик не смел обогнать их, но когда санки свернули, он сказал мистеру Хорсту наставительно и с упреком, ткнув кнутовищем в ту сторону, куда свернули санки:

— Даром возим народ весь день! Жалея. А промежду тем полиция штрафует и на пять и на десять целковых! А разве я могу не везти, ежели человек при смерти?

Мистер Хорст кивнул головою, хотя понимал извозчика плохо; мистер Хорст обдумывал текст телеграммы в Лондон и курил сигару, не глядя по сторонам.

* * *

Ощущение безудержного падения, головокружительного настолько, что невозможно было ни о чем думать, не оставляло Варю до самой больницы. Но, когда санки остановились, ее подняли на руках, она увидела над собою чужие лида и среди них особенное лицо Романа. Она посмотрела в его повлажневшие глаза, сказала тихо:

— О, господи, как тяжело. Лучше бы умереть!

Роман наклонился над нею:

— Умрите, Варя, спокойно, если уж нужно вам умереть! Все равно теперь уже нет другой жизни, кроме этой — отомстить за вас, за всех. И мы сделаем, Варя, сделаем — умирайте спокойно!

Она не могла улыбнуться. Запекшаяся кровь на лице стягивала его, как маска, она потеряла сознание, протянув Роману руку. Роман поцеловал ее и ушел.

Серые сумерки сползали с каменных плеч города, улицы были тихи, в улицах, переулках двигались те же люди; вокруг Романа было неубываемо столько же лиц, как и утром, но лица были другие, как слова, жесты и взгляды.