Свободу небу!

Громадная волна высоко вознесла цилиндр подлодки и швырнула его на длинный острый сук, торчавший из коряги. Подводная лодка разбилась, как сырое яйцо. Конечно, сырое, а не вареное! Какой еще может быть подлодка в походе?

Из расколотого корпуса в воду посыпались матросы, сжимая в руках портретики своих любимых, которые должны были их спасти. Двое мостовиков упали прямо на палубу «Корягля».

Обомлев, все увидели, что это Лю и Секач. К ним бросились с ахами, охами и прочими междометиями, которыми встречают нежданных долгожданных гостей.

— Моя кроватка цела? — воскликнула тетя Лю. — Представляете, на лодке спят в висячих сетках. Я как в эту сетку легла, сразу в дырочку провалилась.

— А меня посадили педали крутить и веслом грести, — басил Секач. — Но я педалью греб, а веслом крутил. «Давайте, — говорю, — научу вас печь хлебобулочные изделия!»

При этих словах экипаж «Корягля» чуть не заплакал.

Еще пара выходцев с подлодки, мокрые, обессиленные, в ошметках мундиров, похожих на гнилые листья, вскарабкались на корягу.

Один прижимал к себе большой портрет Правителя-Восхитителя, другой — Правителя-Покорителя. Но вода смыла лица Правителей, и под пустыми холстами остались только надписи.

— Землемер! — узнала бабушка долговязого гостя. — Теперь море измеряете?

— Адмирал Мышкун, — мрачно представился тот, на всякий случай переврав свою фамилию.

— Половник! — вспомнила бабушка звание второго пришельца.

— Караул, — слабо каркнул полковник Кохчик.

— Они нас украли, обещали убить за измену! — негодующе сжала кулачки Лю.

— Это мичман! — не согласились адмирал и полковник.

— Приведите мичмана, — устало попросила бабушка.

— При чем тут я? — появился щурившийся от света Бочкин. — Меня отправили на протоку, велели войти в доверие к Сверчу, подложить сон-траву Секачу и Лю...

— Мне поручил этот, — ткнул шпинатовский палец на пустой холст в раме.

— А мне этот, — выставил похожий портрет Кохчик.

— Приказали без заклинания Сверча не возвращаться, — наперебой загомонили они. — Хотели стать бессмертными, чтобы править вечно!

— И войну ради этого затеяли? — как всегда без спроса вмешалась Картошечка.

— Все войны ведутся ради бессмертия.

— А Роньку и Кривса зачем искали? — спросила Пава.

— Рожок отобрать и веревку! Правители бы сами на рожке играли, и все бы только их слушали. А глухих — веревка бы вязала!

— Выходит, одним правителям нужно бессмертие? — печально спросила бабушка. — Даже вам оно ни к чему?

— На что оно нам? — опешили шпинатовец и полицейский. — Мы и так бессмертны!

Бабушка побледнела и пошатнулась:

— Позовите дедушку! Я, кажется, умираю, и он расстроится, что не попрощался со мной!

Бежать вниз было поздно. В горьком раскаянии Пава выхватила у Роньки серебряный рожок, перегнулась через борт над окном дедушкиной каюты и что было сил затрубила.

Она тоже, как дедушка и Картошечка, забыла, что бабушка должна сегодня умереть. Забыла потому, что была захвачена своей любовью. Но как можно любить и одновременно разрешать умирать тем, кого мы любим?

Сверч не усидел бы на месте, услышав Лю и Секача. Но случилось непредвиденное: к стулу, на котором он восседал, подползла веревка, проскользнувшая ночью в каюту. Пораженно она увидела необыкновенное существо на четырех деревянных и двух человеческих ногах и решила немедленно его изловить.

В один момент дедушка был намертво привязан к стулу и обреченно понял, что ему ничего не остается, как заняться заклинанием для бессмертия.

Черная туча внесла в каюту белое тело молнии. Рожок запел о вечности, стоящей под каждой дверью.

«Дзинь!» — разбила волна полуоткрытое окно. Куски стекла, как льдинки и дзиньки, посыпались на стол. Зеленая волна сграбастала и унесла с собой лист бумаги, покрытый словами.

Сверч вскочил и, не чувствуя под собой земли и моря, со стулом за спиной, почти на четвереньках и тем не менее счастливый выбрался на палубу.

— Слушайте! Это совсем просто, по-детски просто! — ликующе оповестил он.

Бабушка хотела что-то сказать, но любовь и жалость зажали ей рот.

— Зажмурьтесь, — нетерпеливо и радостно сказал дедушка. — В бессмертие входят с закрытыми глазами!

Ронька взял Паву за руку. Картошечка нащупала теплую ладонь Кривса. Все ослепли. Даже сузафон.

Один Мышкин, прикрыв лицо рукавом, по неистребимой привычке шпионить выглянул из-за него и вдруг возопил жутким голосом. Глаза у мостовиков невольно открылись.

Железная стена, затемнив полнеба, стремительно надвинулась на них. Она с такой силой ударила по изъеденному жуками и подлодкой плавучему пню, что годовые кольца на нем разлетелись на дни, часы и секунды.

Оглушенные, ошеломленные бабушка и дедушка, Пава и Ронька, Кривс и Картошечка, тетя Лю и Секач, Бочкина и все остальные очутились в соленой воде.

Непомерные тяжесть и тьма навалились на них, затолкали на холодную страшную глубину, размололи и разбросали в разные стороны чудовищными лопастями.