Свободу небу!

— Лю пропала!

— Потеряла суженого, — крепче обняла сузафон Бочкина, — и утопилась!

Все вздрогнули. Мичман снял белую фуражку.

— А что, если тетя Лю стала такой маленькой, что провалилась в какую-нибудь щель? — воскликнула Картошечка.

— Обыщем корягу сверху донизу! — воскликнул Ронька.

— И снизу доверху, — добавил Кривс.

Бабушка открыла рюкзак с косметикой. Лю могла втиснуться в пудреницу, чтобы напудриться, скрыться в румянах, чтобы покраснеть. Она могла попасть в царство теней, упав в коробочку с тенями.

Бочкина сняла с себя сузафон, повернула его круглым зевом вниз и старательно потрясла. Она хотела проверить, не забралась ли бедная Лю в трубу, чтобы из маленькой сделаться большой и красивой. Но из потрясенной трубы ничего не выпало.

Бабушка попросила у изумленного мичмана фуражку. Все подумали, она собирается примерить военно-морской головной убор. Но Муша только осмотрела фуражку изнутри, даже за подкладку заглянула.

Не исключено, что Лю втянуло в черную дыру, спрятанную в чемоданчике. Надо было ждать ночи, когда тетя взойдет на небосклоне.

Картошечка и Кривс, как в подземелье, спустились в сумрачный трюм. В трюме плескалась темная забортная вода и покачивалась желтая корка сыра, которую прижимистый мичман утаил от мышей. Хотя, возможно, это была не корка сыра, а полуобглоданный золотой месяц. У запасливого мичмана и не такое могло найтись!

Картошечка присмотрелась: нет, все-таки это не месяц. Только корка от месяца.

— Коряга дырявая, как дуршлаг! — сказала она. — Почему жуки днище грызут, а не палубу?

Пава с Ронькой перерыли весь камбуз, побеспокоили крышки всех уцелевших кастрюль, надолго застыли над любимой кружкой Секача, силясь разглядеть тетю Лю на фаянсовом дне.

Искать тетю было так увлекательно, что ей давно следовало исчезнуть.

Утомившись, дети вчетвером сели на торчащий из коряги длинный сук и стали болтать ногами. Каждый знает, когда сидишь над обрывом, ноги начинают болтаться сами собой. Наверно, их раскачивает пустота.

Перед кораблем появилась пара легких черно-белых птиц, которые, зависая в воздухе, целовались друг с другом.

«Впервые вижу, что птицы целуются, — молча удивилась Пава. — Не знала, что можно целоваться на лету!»

— О чем ты думаешь? — повернулся к ней Ронька.

— О птицах.

— Я тоже.

«Значит, и он думает о поцелуях!» — смешавшись, сообразила Пава.

— А ты на что загляделся? — толкнула Картошечка Кривса.

— На птиц, — пожал он плечами.

Сверч, грустивший, что никто, кроме него, не знает, что делать с бессмертием, ошибался. Девочки и мальчики отлично знали, что делать, будь у них в запасе целая вечность. Целоваться! Стоя, сидя, лежа, на ходу, на лету, на плаву, на ползу!

— Тетя Лю и Секач пропали ночью, — сказал Кривс. — Когда все уснут, спрячемся на палубе!

Вы знаете, как обращаться с духами и призраками? На суше это легко! Стоит увидеть, как деревья или трава вдруг без посторонней помощи начинают зыбиться и раскачиваться, в ушах звучит: «Зыбун!», и ваши ноги уносят вас куда ботинки глядят.

Труднее придумать, что делать с призраками, когда ночью на цыпочках выходишь на палубу коряги и вспоминаешь, что здесь бежать некуда, лишь в воду головой.

Приземистая луна светила спокойно и ярко. От нее тянулись такие толстые лучи, что казались корабельными канатами. Возможно, луна тоже относилась к круглым судам. Только она не знала, что к ней собираются приделать сковородную ручку и лучше ей так соблазнительно не сверкать.

Пава с Ронькой забрались на рулевую рубку и растянулись на крыше. Кривс с Картошечкой залегли на палубе в тени от камбуза, такой глубокой, что она казалась угольной ямой.

Ронька был так близко, что Пава боялась: он почувствует трепет, оставшийся в ней с тех пор, как ее задело крылышко мотылька.

Картошечка гадала: если ты лежишь с Кривсом на палубе коряги, это настоящее свидание или нет? Черно-белые птицы не вылетали у нее из головы.

— Птицы, кажется, кричали: «Кривс!» — прошептал ее напарник.

— Не шепчи мне на ухо.

— А куда?

«На губы, конечно!» — чуть не сказала Картошечка.

Но тут появилось долгожданное привидение. В жидкой полутьме из люка показалась совершенно невероятная фигура. Вместо положенного савана или хотя бы обыкновенной простыни на призраке смутно белела фуражка, а вокруг тела обвивался сузафон.

«Мичман!» — поразился Ронька.

«Бочкина!» — удивилась Пава.

Мичман Бочкина прошел, прошла на нос коряги, достал, а может, достала из кармана двух светляков и начал-начала чертить в воздухе зелено-огненные знаки. Мгновенно из мрака выскользнуло длинное туловище подводной лодки с двумя смутными силуэтами на мостике.

— Берите их тепленькими, пока спят! — раздался приглушенный голос мичмана.

— Стой! — спрыгнул Ронька с крыши.

Пава тоже хотела прыгнуть за ним, но, по своему обыкновению, упала, причем прямо на руки Роньке.

Картошечка метнулась к штурвалу. Сначала она хотела его уронить. Но штурвал был закреплен так надежно, что даже Картошечке не удалось выпустить его из рук.

— Полный ход! — закричал Кривс.

«Корягль» изо всех лап и хвостов рванулся вперед, и подлодка отпрянула от него.