Свободу небу!

Надо было изо всех сил удержаться от своих свинцовых дум. Оставить лишь мысли о супах и пирогах. Нет, лучше о воздушных безе и суфле! Плавучий пень неуклонно погружался все глубже. Спустившись в очередной раз за мукой, Секач обескураженно увидел, что в трюме плещется вода.

Кок не мог спать. С приходом звезд река начинала говорить незнакомым голосом. Таинственные шорохи и всхлипы, вдохи и выдохи раздавались за бортом. Казалось, рядом всплывала и во всю пасть зевала чудовищная рыба. Уж не щука ли это, точившая зубы на старичка с огромным ухом? Из трюма доносился приглушенный скрежет, словно «Корягль» задевал острые подводные камни.

Косноязычно, с множеством ёкселей и мокселей Секач поделился своим беспокойством с мичманом. Но тот высокомерно посоветовал не бить хвостом по камбузу. Изменение осадки пня, подозрительные ночные шумы он относил к проискам жуков, которые прогрызали в коряге новые и новые дыры.

Длинный сук «Корягля», как бушприт, таранил пустоту и лез в шестерни громадного механизма, сокрытого в ней. Течение несло суковатый пень так плавно и уверенно, так ослепительно-безлюдно было все вокруг, что казалось, Прямая Река и Извилистая, поделив протоку, совершенно о нем забыли. «Выпрямляются и извиваются в свое удовольствие», — думали дети.

Только бабушка недоверчиво качала головой. И предчувствие ее не обмануло.

— Пятерочка! — испуганным пальцем ткнула тетя Лю в выплывшую из камыша квинквирему, которая сидела там или стояла в засаде, а теперь на всех веслах и парусах неслась им наперерез.

Бабушка натянула на голову новенькую треуголку с золотым галуном и в самом воинственном настроении начала командовать:

— Сверчок, марш в рулевую рубку и не выходи оттуда! Мичман, заставьте лапы грести что есть мочи! Остальные падайте, где попало!

На квинквиреме расчехляли дальнобойную баллисту. Адмирал Мышкин, накинув на себя, как плащ, конфетную обертку, выкатил на палубу изъятую копейку:

— Кто первым взберется на корягу, получит и деньги, и фантик!

На «Корягле», хотя никому даже пирожка с мокрицей не обещали, готовились защищаться. Бац! — угодила в бегущего мичмана меткая подушка, и он превратился в бацмана — не путать с боцманом! — и рухнул, не добравшись до моторного отсека.

По природной мягкости характера — у всех живущих в мягкой траве характер смягчается! — мостовики вместо камней запускали с метательных машин крупнокалиберные пуховые подушки.

Сверч похолодел: на квинквиреме не только заряжали баллисту очередной разрушительной подушкой, но готовились пустить в ход газовую зажигалку.

Мышкин переступал с ноги на ногу. Он рассчитывал, что первый смельчак, прыгнувший на палубу коряги, сломает себе шею, и копейка останется в адмиральской каюте. «Конфетной бумажкой тоже не придется делиться!» — с надеждой думал он.

Сверч обвел тоскливым взглядом реку. И она подсказала выход. Со всех лап «Корягль» устремился к берегу, где из воды выступали массивные бетонные глыбы.

Адмирал ликующе потирал ладони. Квинквирема почти наступала «Коряглю» на сверкающий щучий хвост.

— Рифы! — в отчаянии вскричала бабушка.

Угловатые глыбы стремительно надвигались на «Корягль». Секунда, и он вдребезги разобьется. Но в последний момент Сверч повернул штурвал, и коряга, обогнув бетонный утес, скалившийся из воды, выбежала на берег и к восторгу всего экипажа, не подозревавшего о таких ее способностях, побежала по земле. А квинквирема на полном ходу врезалась в каменную глыбу и с грохотом развалилась.

«Спасение под водой!» — в беспамятстве подумал Мышкин.

Вперевалку пройдя по суше пару метров, «Корягль» снова плюхнулся в воду и поплыл по течению. Бабушка влетела в рубку и восхищенно обняла Сверча:

— Какое заклинание ты придумал, чтобы судно выбежало на берег?

— Ничего я не придумывал, — с притворной скромностью ответил он. — Разве утки не выходят на берег? — усмехнулся он и сразу помрачнел. — В этой непрекращающейся погоне есть загадка. Почему они меня преследуют?

— Великих людей всегда преследуют, — убежденно сказала бабушка.

Экипаж обступил рубку.

— Это из-за меня, перебежчицы, — закапали слезы у Лю.

— Скорее из-за меня, — повесил голову Секач.

— Завидуют, — изрекла Бочкина.

— Чему? — оторопело посмотрел на нее мичман.

— Что плывем с музыкой!

Незаметно «Корягль» занесло в тихую заводь. Ослепительный шум и шорох обступили мостовиков. Такого сверкающего шума не слышал раньше даже дедушка, различавший самые редкостные шумы.

Сотни, тысячи стрекоз с синими, красными, изумрудными, полосатыми туловищами, с выпученными дальнозоркими глазами, с крыльями, осыпанными невесомой алмазной пылью, витали в воздухе, шелестели на стеблях камыша, старались удержать равновесие на бело-желтых кувшинках.

— Главпочтамт стрекоз! — закричали Пава и Картошечка.

У мостовиков было два вида почты: междуречная «Стрекопочта» и местная «Череп-Почта», черепашья. Стрекозы доставляли письма на самые далекие реки, не носили только на остров, на котором не бывает зимы.