Свободу небу!

Кривс внимательно осмотрел бечевку.

— Ее перерезали, — сказал он.

Глава 20. Встреча с инопланетянами

— Это могли сделать только Секач, тетя Лю и Бочкины, — сказал Кривс после отплытия.

— Своих родителей подозреваешь? — удивилась Картошечка.

— Они меня из приюта взяли, — спокойно ответил Кривс.

Главным подозреваемым был, конечно, Секач. Образ полицейского, заносящего топор над дрожащей бечевкой, так и лез в глаза. Но вместе с ним лез вопрос: с какой стати Секач прыгнул затем в реку и уберег судно от исчезновения?

— У Секача был топор, а у мичмана лопата, — напомнил Ронька.

— Любое терпение лопнет раньше, чем бечевка, которую терзают лопатой, — возразил Кривс.

Бочкина, сжимавшая в руках трубу и сама зажатая в медных объятиях, еще меньше годилась на роль диверсанта. На первый план выходила тетя Лю. Но зачем ей оставаться на песчаном острове? Кремы от загара продавать?

— Жить с Секачом в шалаше! — застенчиво предположила Пава.

Все поразились ее проницательности.

Дедушка включил в подозреваемые не только взрослых, но и детей, предположив, что они вздумали задержаться на острове, чтобы гадать на цветочках и объезжать диких ящериц.

— В каком мире ты живешь?! Никому не веришь! — возмутилась бабушка. — Бечевка сама перетерлась о ветку.

После этого дедушка с облегчением забыл о загадочном происшествии. У Сверча было неколебимое правило: как только появляется неприятная проблема, ее следует побыстрее выбросить из головы.

Горестно сознавая, что вчерашние сутки пошли у него, как он выразился, ящерицам под хвост, он поклялся не вылезать больше из-за стола.

— Глупо было искать бессмертие на протоке, — сказал он Муше. — Его надо искать на реке, ведь бессмертие — не застоявшаяся неизменность, а сверкающее непостоянство!

Бабушка, надев бескозырку, прошла по коридору к внучкам.

— Через два дня я умру, — с моряцкой отвагой сообщила она.

— Не умирай, бабушка! — бросились ей на шею Пава и Картошечка.

— Дедушка хочет придумать заклинание от смерти. Но вдруг я умру за секунду до этого? Тогда он останется без меня, и никакое бессмертие его не спасет! Вы должны учить его!

— Учить дедушку? — не поверили внучки, которых предстоящее бессмертие не слишком заинтересовало, они умирать не собирались. — Чему?

— Жизни!

Муша вручила сестрам две толстые тетради:

— А это мои научные труды. Вдруг пригодятся.

Первый труд назывался «Влияние шляпок разного фасона на мозги и психику бабушек». На обложке второго стояло: «Язык кузнечиков». Девочки сразу открыли вторую тетрадь, про влияние шляпок на бабушку они и так знали.

Но вместо слов кузнечиков и их перевода они увидели между страницами полупрозрачные зеленоватые лепестки с зазубринками и с матово-глянцевыми пятнышками.

— Что это?

— Надкрылья кузнечиков.

— Мертвый язык… — разочарованно протянула Пава.

— Зато красивый, — сказала Картошечка. — И самый легкий в мире!

Кто-то железной рукой постучал к тете Лю. Это был сузафон, из объятий которого выглядывала кучерявая голова Бочкиной.

— Милая Лю, — качнулись кудряшки. — У тебя есть помада?

— Вот помада из зари и шоколада! — автоматически откликнулась Лю. — Хотите матовую или агатовую? С пеной или с рискованной изменой?

— Матовую с изменой, — решилась Бочкина. — Рассчитаюсь игрой на трубе.

«Лучше бы ты помолчала», — поежилась Лю.

Получив помаду, Бочкина поспешила к себе и дрожащей рукой жирно накрасила круглый рот сузафона, которого звали, как она недавно поняла, фон Суза.

Фон Суза был поражен. Хоть он и был трубой, но считал себя мужчиной и никогда не пользовался губной помадой. Трудно было разобраться в чувствах, охвативших его. С непривычки слегка кружилась сверкающая голова. С другой стороны — он это явственно ощущал! — что-то сладостно-волнующее вошло в него и обещало упоительно-туманное будущее.

Бочкина тоже чувствовала себя не совсем в своей тарелке, вернее, сузафоне. При всей любви к нему ей надоело, приникая к его устам, чувствовать привкус медной таблички с надписью «Инженер-мечтатель Сверч». Кому приятно целоваться с дверными табличками, на которых написано имя не того, кому принадлежит твое сердце?

Она надеялась, что теперь все будет по-другому. И предчувствия ее не обманули. Не успела она выбрать, что исполнять — «до-до-до» или «ду-ду-ду», сузафон, взволнованный новым обличьем, сам впился матовым с блеском ртом в ослабевшие, раскинувшиеся, как жаркие барханы, губы Бочкиной.

«Пора вмешаться! — вскочил из-за стола Сверч, услышав, как из недр судна в неведомом прежде экстазе взвыла труба. — Лишить Бочкину сузафона я не могу, это было бы бесчеловечно, то есть безмостовично. Научу ее играть!»

— Объяви экипажу, — сказал он появившейся бабушке, — что сегодня Бочкина даст первый настоящий концерт.

Ничего не подозревающая музыкантша вылезла из люка. Она очень удивилась, увидев, что мостовики вместо того, чтобы с пальцами в ушах разбежаться по каютам, рассаживаются на палубе и, кажется, ждут не дождутся, когда она приложится к сузафону. «Признание рано или поздно приходит, — подумала Бочкина. — Надо только дуть, дуть и дуть!»