Свое путешествие ты не заканчиваешь

Саксофон — господин капризный. Это вам не флейта, легкая, услужливая, щадящая, нежная, всегда настроенная на резонанс с твоим "я". Я, конечно, не музыкант, и в профессиональных тонкостях не шарю, но одно могу сказать точно: с появлением этого барина жизнь наша очень усложнилась. А появился он внезапно, без предупреждения, явочным порядком. Мол, буду теперь у вас жить! Точнее, 13-лений Митя, увидев в папенькиных пыльных антресольных закромах этого неведомого ему зверя, заявил: "Все, теперь на нем буду играть!" Тот инструмент был ГДРовским старичком, дышавшим на ладан и починке не подлежавшим. Зато купленным за бесценок на барахолке, и потому совершенно не требовавшим особого обхождения. Наоборот, демонстрировавшим вседозволенность: делай, дружок, со мной что хочешь, сыграй мою лебединую песню, я и не чаял уже, что меня извлекут на свет божий… Откуда взялся этот компанейский престарелый весельчак времен развитого социализма? Как его занесло в этот бардачище? Да просто папенька когда-то сам думал на нем играть! Что это за жареный петух, спросите вы, клюнул человека без системного музыкального образования, вдруг научиться играть на саксе? Кризис среднего возраста, синдром Гогена? Нет, возраст тут не при чем, как и Гоген. А тот самый жареный петух у папеньки на темени сидел пожизненно, как шило в известном месте, работавшее бесперебойно. Ребенком папенька был слабеньким, болезненным и недоношенным — кстати, "Клуб недоношенных" тоже его идея — а вот когда дитятко подросло, оно устроило всем вычурное социопатическое веселье. Хотя иногда его затеи носили вполне гуманитарный и насущный характер — например, рытье землянки на Арбате в конце 1980-х, когда ему довелось работать там дворником. "Папа — хоббит, что ж такого", скажет впоследствии Митя. За все свои макабрические и маниакальные затеи Митин папенька брался с масштабной основательностью. Вовлекал народ! Временами затеи проскальзывали светлые и даже блестящие, и они потом служили папеньке для имиджа, он любил и умел выгодно подать (а порой и продать!) свои заслуги. Недаром в молодости он заслужил два совершенно несовместимых друг с другом прозвища — Костя Мистик и Костя Ваучер. Когда я встречаю в мусорно-многочисленных блогах психологинь сочетание "грандиозный нарцисс", я знаю, о ком оно…

Хотя, строго говоря, нарциссом его назвать нельзя. Потому что он и сам был обманываться рад. Бывал и кинутым, и объегоренным, и это, надо заметить, надолго его не расстраивало и уроком не служило. Чего стоит хотя бы история с советником президента, прости господи. Мы тогда еще тесно общались с Хансеном, а Мите было года полтора. И вот однажды Мистик, он же Ваучер, поперся к Хансену, там они, конечно же, запили, но при этом мне стали поступать какие-то подозрительные в своей деловитости звонки. "Я нашел, чем я буду заниматься. Я буду советником президента!". Я сочла это очередным пьяным бредом, просто несколько нетипичным, да и шут с ним. Но по прибытии фигуранта грандиозность только нарастала. Оказывается, у Хансена в гостях был третий собутыльник, какой-то старый друган из Риги. И вот этот друган — оказывается! — работает в аппарате президента Латвии. "И он предложил мне стать советником. Я подумал и принял это предложение", — глазом не моргнув, сообщил мне Митин папенька.

Когда ты живешь с психически нестабильным человеком, то любую новость ты фильтруешь внутри себя пугающим вопросом: а чем нам это грозит? Например, прибытие в гости пьющих друзей грозит, понятное дело, алкогольным делирием, некрасивым скандалом, дракой, разрухой, обидой, ревностью, побегом — моим, конечно! Пожив с нестабильным человеком чуть дольше, ты начинаешь понимать, что прибытие любых друзей влечет за собой совершенно те же последствия. Любых друзей, любых врагов, любых незнакомцев. Ты начинаешь любить уединение. Но мне было совершенно непонятно, каких последствий нам ждать от латвийского президента! Он был для меня тогдашней столь же непознаваем, как гуманоид с альфа Центавра. У меня вызывал легкую брезгливость вопрос: Хансен с Мистиком, он же Ваучер, оба были убежденными хиппи, — во всяком случае, на заре туманной юности, — и как они могли, будучи насквозь пропитанными философией свободы, довериться какому-то замшелому винтику аппарата подавления?! Точнее, замшелого аппарата — да, именно так, потому что во мне шевельнулось обывательское имперское зазнайство. Дескать, нашел, у какого президента быть советником… Это же так мелко, так нелепо!