Своеволие философии

В противоположность Юнгу, Фрейд подчеркивает отсутствие какой бы то ни было гармонии между человеческим существом и его окружением, любой связи между человеческим микрокосмом и природным макрокосмом, принимая без всяких оговорок факт контингентности и бессмысленности вселенной. Это достижение Фрейда: психоанализ не возвращается к пред-модернистской герменевтике в поисках непознанных глубинных уровней смысла, регулирующих кажущуюся бессмысленность потока нашей жизни, это не новая версия древнего искусства толкования сновидения в поисках скрытых глубинных посланий. Наша психическая жизнь полностью открыта для неожиданных травматических столкновений, в ее бессознательных процессах властвуют случайные подстановки означающих; нет никакой внутренней истины в сердце нашего бытия, только паутина proton pseudos, изначальной лжи, называемой «фундаментальными фантазиями»; задача психоаналитического процесса не в том, чтобы примирить нас с фантазматическим ядром нашего бытия, но «пересечь» его, дистанцироваться от него. Это краткое описание объясняет, как психоанализ относится к современной науке: он пытается ресубъективировать вселенную науки, различить контуры субъекта, который подходил бы современной науке, субъекта, который участвует в случайном и бессмысленном «сером мире» наук. Здесь возникает такой вопрос: какова роль капитализма в этом переходе к современной науке? «Капитализм тогда следует понимать как реставрацию премодернизма внутри модерна, контрреволюцию, нейтрализующую освободительный политический потенциал научной революции»275. Хотя капитализм тесно связан с подъемом современной науки, его идеолого-политическая и экономическая организация (либеральные эгоисты преследуют собственные интересы под тайным руководством большого рыночного Другого) сигнализирует о возвращении к премодерной вселенной – но означает ли это, что коммунизм распространяет логику современной науки и на этико-политическую сферу? Цель Канта состояла именно в этом: разработать этико-политическую систему взглядов на уровне современной науки – но удалось ли ему это, или его теоретическая система представляет собой компромисс? Не говорил ли он в открытую, что его целью было ограничить знание, чтобы оставить место для веры? И не делают ли последователи Хабермаса то же самое, когда исключают интерсубъективность из сферы объективной науки? (И, в том же смысле, не подразумевает ли философия Гегеля возвращение к аристотелевскому органико-телеологическому образу реальности как рационального Целого? Не отмечена ли его мысль отрицанием вселенной современной науки, характеризующейся бессмысленностью и случайностью?). Тогда какое этико-политическое пространство подходит современной науке? Кантовское – или какое-то новое, еще не изобретенное (например, то, что предлагают нейрофизиологи вроде Патриции и Пола Черчлендов)? Что если оба с необходимостью асинхронны, т. е. что, если сам модерн /нуждается/ в премодерном этико-политическом основании, что, если он не может существовать сам по себе, что, если полностью актуализированный модерн – это идеологический миф?

Возврат к традиционному порядку в капитализме, таким образом, не просто указывает на то, что логика науки некоторым образом ограничена в капитализме, это указание на то, что такое ограничение имманентно вселенной современной науки, оно подразумевается изгнанием субъекта. Грубо говоря, наука не может существовать полностью сама по себе, она не может отвечать за себя (как бы ни старались позитивисты), т. е. универсальность науки основана на исключении.

Где и когда, в таком случае, политика синхронизируется с современной наукой? Вселенная современной науки не должна непосредственно влиять на сферу политики, так что социальная жизнь регулировалась бы открытиями, основанными на когнитивистской и биогенетической натурализации человеческой жизни (техно-гностическом образе общества, регулируемого цифровым большим Другим). Субъект, вовлеченный в политику, попросту должен пониматься уже не как либеральный свободный агент, преследующий собственные интересы, а как субъект современной науки, картезианское cogito, которое, как сказал Лакан, является субъектом психоанализа. В этом проблема: можем ли мы вообразить освободительную политику, агентом которой является пустой картезианский субъект? Жак-Ален Миллер отвечает: сфера политического по определению является областью воображаемых и символических коллективных идентификаций, так что все, что психоанализ может сделать – это сохранять здоровую циничную дистанцию по отношению к сфере политики – психоанализ не может обосновывать некую специфическую форму политической вовлеченности. И, наоборот, ставка коммунистической гипотезы – существование политики, основанной на пустом картезианском субъекте: политическое имя пустого картезианского субъекта – пролетарий, агент, редуцированный до пустой точки бессубстанциональной субъектности. Политика радикального универсального освобождения может быть основана только на пролетарском опыте.