Своеволие философии

Мудрость господина характеризуется повторяемостью, она функционирует как верность установленной традиции (если и происходит революция, то она должна представляться возвращением к истокам, как в протестантизме), ей не хватает стремления к самообновлению и экспансии. Напротив, современная наука расколота между университетом и истерикой: подобно самому капитализму, который может самовоспроизводиться только путем постоянной экспансии, способ существования научного знания – тоже постоянное само-расширение, постоянные открытия, поиск нового знания, и эта модальность знания является подлинно истерической, постоянный опыт «Это (еще) не то!», постоянная погоня за новым знанием. Напрашивается предположение, что гомологично формуле Т-Д-Т' формула этого самодвижущегося накопления знания такова: З-И-З' – в обоих случаях мы видим одну и ту же самодвижущуюся зацикленность: деньги порождают деньги, знание порождает знание. Относительно дискурсов это означает, что дискурс Университета сам по себе не способен порождать новое знание из себя, следуя своей собственной логике – он должен сделать крюк через дискурс истерии, продуктом которого является (новое) знание273:

Начиная с определенного момента в истории, в дискурсе господина произошли определенные изменения. Мы не будем ломать себе голову над тем, обязаны мы этим Лютеру, Кальвину или, скажем, генуэзской торговле в Средиземноморье, так как важно другое – важно, что, начиная с определенного момента, избыточное наслаждение (jouissance) начинает исчисляться, подсчитываться, суммироваться. Начинается то, что известно как накопление капитала274.

Этот сдвиг и есть переход от ауры je ne sais quoi, того, что Платон называл agalma, то, что делает харизматичного человека «чем-то большим, чем он сам (или она сама)», избыток сверх измеримых качеств, секретный ингредиент, который по определению невозможно измерить (тот самый Х, который делает господина господином, звезду звездой… или, для антисемитов, еврея – евреем), к чисто измеряемому избытку, избытку, который может быть измерен в виде выгоды.

Для Лакана современная наука определяется двумя взаимно дополнительными лишениями: изгнанием субъекта и изгнанием истины как причины. Научный текст произносится из десубъективированной «пустой» локализации, он не позволяет отсылок к субъекту высказывания, он должен передавать безличную истину, которая может быть продемонстрирована через повторение, «каждый может ее увидеть и высказать», т. е. на эту истину никак не должно влиять то место, из которого она озвучивается. Мы уже видим связь с картезианским cogito: разве «пустой» производитель утверждений науки – это не субъект мышления, редуцированный до исчезающе малой точки, лишенный всех качеств? С тем же связано и изгнание истины как причины: когда я совершаю оговорку и говорю не то, что я хотел сказать, и это другое послание сообщает обо мне некую истину, которую я сам зачастую не готов признать, тогда можно также сказать, что в моей оговорке проговорилась сама истина, поставив под сомнение то, что я хотел сказать. В этих оговорках содержится истина (истина о моем желании), даже если в них есть фактические неточности. В качестве крайне упрощенного примера, когда модератор дискуссии вместо «объявляю сессию открытой» произносит «объявляю сессию закрытой», очевидно, что ему скучно и он считает эту дискуссию бесполезной. «Истина» (или моя субъективная позиция) является причиной таких оговорок; когда она действует, субъект уже непосредственно вписан в речь, нарушая гладкое течение «объективного» знания.