Свои

Тут как раз и Павел Матвеевич подошел. Был он в прекрасном, благостном настроении, чуть под хмельком и крайне расположен к разговорам. Поесть отказался («накормили уж!» — довольно похлопал он себя по животу), но почаевничать согласился. Поля тут же поставила ему один из самых красивых чайных приборов, оставшихся от можаевских сервизов, из белоснежного тонкого фарфора с золотистой росписью, и налила — как гость и просил, — крепкого, горячего чая. Павел Матвеевич одобрительно крякнул, и в ожидании, пока чай остынет, присоединился к общему разговору, а узнав про Полю, посоветовал ей прислониться как-нибудь к рабочему классу.

— Это как же, интересно? — озадачилась Зинаида Ивановна. — Ты-то сам прислонился ли? Кем сейчас значишься? Пролетарием? Служащим? Вот здороваешься и говоришь: я такой-то, такой-то… Ну-ка, что говоришь? Антонов наш, который Саратовский[64], сразу председателем исполкома представляется. Вопросов о происхождении не любит. Сам-то дворянских кровей, вот и не любит.

— Павлуша у нас член Общества бывших политзаключенных и ссыльнокаторжных. У них там все свое, заслужили. А мы как-нибудь, как-нибудь… — мягко, умиротворяюще упрашивала бабушка Люба.

Зинаида Ивановна хоть и с трудом, — однако промолчала, сдержалась, но чувствовалось, что разговор дальше не пойдет. И гости наскоро попрощалась.

Позже Поля, удивленная вспышкой гневливости у Зинаиды Ивановны, — всегда у той хватало мудрости и доброты, чтобы сглаживать, извинять, понимать, — попыталась выспросить, что же так возмутило бабушку. Та, хоть и не сразу, но открылась: «Из-за Любиньки все. Такая девушка была, романтичная, добрая, великодушная, отважная! А теперь смотрит на него затравленной собачкой, слово сказать боится, а он и рад. Как у них там что — не мое это дело. Но там ведь внучка растет. И с детства все это видит, и что с ней, с ее душой будет? Вот что больно, вот что противно». «Хотя, ради Любиньки, нужно было сдержаться, — добавила Зинаида Ивановна, — но не смогла»! И еще день или два на ее глаза то и дело наворачивались слезы.

А Поле только досадовать оставалось: и бабушку жалко, и нового ничего не узнала. Про благосклонность новых властей к пролетариату, — это она и так знала. В конце концов, именно наличие двух «пролетарских элементов», Данилыча и Петьки, спасало жителей флигелька от уплотнения.

Зато теперь Поля окончательно уверилась в том, что если и вступать на стезю учительства, — то не в это время, не с таким отношением к русскому языку.

Вот и оставалось присматриваться и примериваться, полагаясь на собственные впечатления, и делать собственные выводы. Увы! выводы эти оказывались невеселыми и по большей части бесполезными.

Получалось, по ее, Поленьки наблюдениям, что если и есть люди с ярко выраженными талантами, как та же Женя или с пониманием своей цели, как Ариша, то таких счастливчиков — единицы. И не всегда их природная одаренность так уж знаменательна.

Тому же Ивану Оттовичу ни способности, ни знания не помогли. Присоединись он красной профессуре, отрекись от братьев, — кто знает, как бы сложилась его жизнь, а теперь вот на кладбище работал, да совсем плох был.

Папа Васенька в голодные годы, откажись он от Бога, — так бы и читал свои лекции, и поощрения мукой да картошкой получал, и жили бы сытнее. Но он и отречься не захотел, и сколько лет дворником в больнице работал, — и никогда о своем решении не пожалел.

Нет, есть в человеке что-то такое, что иной раз посильнее талантов оказывается.

Больше всего нравилось Поле, как сочетались интересы и жизнь у бабушки. Понадобился вдове Герасимовой человек со школой помочь, — Зинаида Ивановна учительницей стала, да еще и в попечительский совет вошла. Чтобы сыну помогать, жизнь в Белой и в школе лучше устроить, фельдшерскую школу закончила. В сложную для Широких минуту вполне успешно мануфактурой занялась. И уже при Советах, при всей революционной безработице, санитаркой работала. И, по словам доктора Яблонского, даже врачи у нее иногда совета спрашивали, ее мнением интересовались. Увы! в себе Поля ни такой силы, ни такой многогранности не чувствовала.

Пойти туда, где не нужно было особых знаний, например, делопроизводителем или библиотекарем в «книжный трамвай», — слишком неуверенная, неверная это работа в такие-то времена, когда только «пролетарий» человеком считается.

А ничего не делать, как Машенька, — та и школу бросила, и работать не работала, замуж собиралась удачно выйти, — Поля тоже не хотела. Не такой она была красавицей, да и сидеть без дела — скучное это занятие.

***

В 1929-ом, в год «великого перелома»[65], Поля поступила в ФЗУ. Решение, при всей его неожиданности, вполне в духе времени.

Всего два года проучился, — и рабочая профессия в руках. А Поле и вовсе год учиться предстояло: хорошее школьное образование и требование времени помогли. И пусть занятия проходили по сокращенной, но не облегченной программе, по три-четыре урока за один, но вся страна спешила выполнить досрочно, свыше нормы, сверх ожидаемого…